СВОБОДНЫЙ ВЫБОР КАК ЦЕННОСТЬ ПСИХОТЕРАПИИ
УДК 159.922
И.А. Погодин (Минск) Институт Гештальта
English version: Pogodin Igor Institute for Gestalt (Belarus), Minsk
Аннотация. Настоящая работа представляет собой попытку обратить внимание читателя на то значение, которое свободный выбор имеет для человека. Психотерапия рассматривается автором в качестве пространства, которое фокусируется на восстановлении способности человека выбирать. Выбор рассматривается в статье как элементарный психический акт, который неразложим на составляющие его элементы и не имеет никаких оснований кроме себя самого. Отдельное внимание уделяется значению права на ответственность, восстановление которого неотъемлемо от свободного выбора. Любопытными представляются аналогии, которые автор проводит между понятием поля и принципом Дао.
Ключевые слова: диалогово-феноменологическая психотерапия, выбор, ситуация поля, контакт, переживание, Дао, право на ответственность, сомнение, саморегуляция контакта.
Реабилитация способности выбирать и создавать новое в контакте с окружающими является одной из самых важных задачи психотерапии. Восстановление психологической чувствительности и способности к осознаванию происходящего в поле контакта выступают основными условиями свободного выбора. В свою очередь, само освобождение выбора восстанавливает способность к присутствию, переживанию, а также витальность этих процессов. Жить можно, только выбирая. Рассмотрим более детально, что в данном контексте подразумевается под выбором и восстановлением его свободы.
Традиционно под выбором подразумевается некий процесс оценки человеком двух и более альтернатив с точки зрения их пригодности для него и последующий акт присваивания одной из них с тем, чтобы в последующем строить в соответствии с ней свою жизнь в течение некоторого времени. Акт выбора, как правило, предваряется процессом оценки имеющихся альтернатив. С этой точки зрения, в основании выбора всегда лежит некоторый более или менее фундаментальный рациональный базис. Сложности появляются лишь тогда, когда имеющиеся в процессе выбора альтернативы равноценны. Как в случае, например, с буридановым ослом, когда равноценность альтернатив просто-напросто убила его.
Итак, подчеркнем особенность традиционного подхода к проблеме выбора, заключающуюся в предварительной оценке альтернатив. С этой точки зрения, вопрос об обоснованности выбора представляется вполне правомерным. И если вас спросят: «На каком основании вы сделали тот или иной выбор?», вы вполне, немного поразмыслив, сможете ответить на этот вопрос. Разумеется, что не всегда основания выбора нами осознаются. В этом случае психотерапия, основанная на традиционном его понимании, акцентирует свое внимание на осознавании предварительного процесса оценки. Однако такое положение вещей представляется нам правомерным лишь до тех пор, пока методологически мы опираемся на принцип психического детерминизма.
Выбор как элементарный психический акт. Право на ответственность
При принятии полевой парадигмы вопрос об основаниях выбора утрачивает свой смысл. Выбор становится элементарным психическим актом, для которого не нужны основания. Этот тезис, по всей видимости, ввиду его необычности нуждается в некотором пояснении. Что значит рассматривать тот или иной психический акт как элементарный? Это означает постулировать его принципиальную неразложимость на составные элементы. Таким образом, выбор как психический акт целостен. Иначе говоря, совершенно бессмысленно пытаться проанализировать его составляющие или основания. Бессмысленно, но вполне возможно. Когда у меня после того или иного моего поступка спросят о его основаниях, я, разумеется, смогу ответить на этот вопрос. По крайней мере, смогу попытаться это сделать. Однако ответ на него не будет иметь ничего общего с самим актом выбора. Это лишь способ его объяснить. (Несмотря на сказанное, отметим, что в некоторых случаях объяснение выбора представляется мне даже полезным. Например, в педагогике. После проведения в рамках обучающей программы подготовки гештальт-терапевтов той или иной демонстрационной сессии, я, как правило, оставляю участникам право задавать мне любые вопросы относительно терапевтического процесса. Многие из этих вопросов имеют отношение к терапевтическим выборам, которые я делал в течение сессии. На все эти вопросы я отвечаю совершенно искренне и правдиво. Разумеется, мои ответы не имеют ничего общего с самими актами выбора, но в полной мере демонстрируют те или иные аспекты психотерапевтического мышления. При этом я честно признаюсь, что внутри сессии я не думаю тем способом, которым отвечаю на вопросы. Это лишь ментальная реконструкция сессии постфактум. Иллюзия обоснованности выборов значительно снижает тревогу у слушателей, с одной стороны, и способствует формированию их терапевтического мышления, с другой. И лишь на более поздних этапах обучения слушатели осваивают сущность терапевтического выбора как элементарного акта).
Зачастую таким путем мы стараемся избавиться от тревоги, неизбежно сопровождающей акт выбора. Альтернативным же способом обращения с этой тревогой является ее сохранение в переживании того или иного поступка. Только в этом случае выбор не «уничтожается» и не обесценивается его объяснением. И только при этом условии сохраняется возможность ответственности за него.
Выбор неизбежно предполагает тревогу, экзистенциальную тревогу и мужество. Невозможно без мужества переживать выбор. В процессе психотерапии мы фокусируем свои усилия именно на процессе переживания. В том числе на процессе переживания выбора и феноменов, его сопровождающих. Только таким образом игра в выбор становится собственно выбором, только таким образом мы возвращаем человеку право на ответственность. Да-да, именно право. Чаще всего бытовое сознание связывает ответственность с обязанностью. Мы же прослеживаем также и другую связь – с правом. Каждый человек имеет право на ответственность и одна из основных задач психотерапии заключается в возвращении человеку этого права. Это, действительно, одна из важнейших проблем современности.
Социализация человека, как ни прозвучит это странно, зачастую происходит по пути лишения его прав на ответственность. Это происходит, несмотря на множественные громкие лозунги, призывающие его к оной. Весь процесс онтогенетического «развития» построен по принципу отказа человеку в свободе выбора и ответственности. В первое время родители, а потом и культура в самом широком смысле этого слова, «приучают» нас «не выбирать». Сначала это касается базовых инструментов адаптации – мы «приучаемся» отказываться от своих желаний, по крайней мере, от прямых способов их реализации. Потом по мере взросления «вынужденное предательство себя» становится все детальнее. Так, зачастую к своим 25-30 годам мы безвозвратно утрачиваем способность выбирать. Да в выборе и нет необходимости – окружение «выбирает» за нас. Само по себе это неплохо, даже, казалось бы, естественно, так как выбор, как и осознавание, принадлежит полю. Только вот сама ситуация уже лишена способности выбора. Говоря языком гештальт-терапии, поведение человека разворачивается в порочном кругу «хронической ситуации низкой интенсивности». Способы организации контакта при этом ригидно фиксированы, ситуация не изменяется. Апеллируя к терминологии диалоговой психотерапии, скажем, что ситуация зафиксирована в рамках self-парадигмы. Ни о каком выборе речь не идет. Хотя внешне может вполне казаться, что мы совершаем выбор за выбором, на самом деле, наше поведение диктуется с большей или меньшей жесткостью доминирующей self-парадигмой. Призывы к ответственности со стороны окружения, сопровождающие этот процесс, таким образом, предстают перед нами в своем изысканном цинизме. Если к такой ситуации присоединяются беспокоящие нас симптомы психологического, психосоматического или психического свойства, мы обращаемся за психотерапией.
Всем вышесказанным мы вовсе не оправдываем безответственность и трусость. Однако мы хотим подчеркнуть аспект психологии выбора, который всегда ускользал от нашего внимания. А именно, ответственность в наше время – это не только, а возможно, и не столько обязанность человека, сколько его право. Только поняв это, мы можем обрести в психотерапии значительные ресурсы, которые предоставляет нам акт Выбора. В отличие от экзистенциальной психотерапии, которая призывает человека к принятию ответственности за свою жизнь, свои поступки и свои выборы, диалоговая модель психотерапии акцентирует свое внимание на осознании человеком того факта, что он может выбирать и отвечать за свою жизнь. При этом мы не знаем, захочет ли человек воспользоваться этим правом и если захочет, то когда. Предсказать это невозможно, мы можем лишь помочь клиенту сформировать соответствующие благоприятные условия. Более того, не в наших этических принципах решать за клиента, стоит ли ему жить своей жизнью и выбирать ли способы ее построения самому. Само это послание является, на мой взгляд, необходимым условием восстановления свободы выбора. В то время как призыв к ответственности парадоксальным образом лишает человека права на выбор и ответственность. Каждый из нас имеет право быть безответственным так же, как и ответственным. Только тогда сохраняется свобода человека, лежащая в основе выбора.
Продолжим обсуждение выбора как элементарного психического акта. Немного упростив и перефразировав Портоса (в данном случае речь идет об известной реплике мушкетера из экранизации романа «Д’Артаньян и три мушкетера» А. Дюма. Тогда в ответ на вопрос о причинах его намерения драться Портос ответил: «Я дерусь просто потому, что дерусь!» Несмотря на комичность этой фразы в ситуации на экране, она, кажется, в полной мере отражает суть акта выбора), скажем: мы выбираем лишь потому, что выбираем!!! Не более, но и не менее. Несмотря на свою элементарность, выбор является чрезвычайно трудным этическим актом. Именно так, не сложным, но трудным. И тревожным, поскольку ответственным. В силу своей простоты выбор осуществляется одномоментно и как бы необоснованно: я просто выбираю поступить сейчас так, а не иначе, и несу полную ответственность за это. Возможно, через несколько минут или даже секунд это был бы совершенно другой выбор, но сейчас он именно таков. Акт выбора, кроме всего прочего совершенно уникален и соответствует такой же уникальной ситуации. Никто и никогда до этой секунды не делал такого выбора. Поэтому совершенно бессмысленно обсуждать, можно ли было поступить иначе. Не в этом суть выбора, а в самом его акте. Очень важно, на наш взгляд, постулировать примат собственно акта выбора над его содержанием. Не так важно, что мы выбрали в тот или иной момент нашей жизни, как важно, что мы сделали это свободно. Если акт выбора осуществлен на фоне свободного принятия решения, то выбор не может быть неверным. Свободный выбор всегда правилен. Именно он регулирует качество контакта и лежит в основе здорового психического функционирования.
Свободный выбор предполагает равную возможность к реализации всех альтернатив, в нем участвующих. Если принятие одной из альтернатив маловероятно или невероятно, то свободный выбор невозможен. Отсутствие у человека права на реализацию той или иной альтернативы снимает возможность дискуссии о свободе выбора. Он в некотором смысле парализован и его место занимают паттерны self-парадигмы (хронической ситуации низкой интенсивности). При этом человек неизбежно выбирает одно и то же в схожих ситуациях контакта. Ограничение свободы выбора, подкрепленное ригидными способами организации контакта, фиксирует феноменологическое поле в хроническом состоянии и поддерживает в стабильном виде соответствующие симптомы. Так происходит до тех пор, пока выбор не становится свободным. При этом важно отметить, что решающее значение имеет не столько выбор иной альтернативы в хронической ситуации поля, сколько свободная возможность это сделать. Ситуация меняется совершенно неузнаваемо в том момент, когда «запретная» альтернатива приобретает право на реализацию. Причем уже не так важно, будет ли выбрана именно она в новой ситуации контакта. Значение имеет освобождение выбора само по себе. Жизнь человека зачастую меняется уже тогда, когда он получает право на выбор, даже если новая альтернатива, на которую «получено разрешение», не будет принята. Это принципиально важно понять, если мы хотим получить доступ к сущности психического.
Лечат не буквально новые действия, предпринятые в той или иной ситуации, а свободный акт выбора в ней. Новый опыт появляется в момент освобождения выбора, а не в момент нового действия. Более того, все мы знаем из своего собственного опыта, что зачастую новые и оригинальные действия в терапии не приводят к каким бы то ни было психологическим изменениям, а скорее наоборот, поддерживают хроническую ситуацию низкой интенсивности. Так происходит, например, когда отказ от переживания той или иной альтернативы заменяется (хотя правильнее было бы сказать, подкрепляется) эпатажем в этой сфере. Так, например, довольно быстро токсический стыд может быть заменен высокомерием и гордостью, что еще больше заблокирует возможность его переживания, а не избавит от него.
Итак, важно не столько совершить какое-либо действие, например, разозлиться, ударить человека, изменить партнеру и пр., сколько иметь на это право. В этом случае выбор становится свободным, что вовсе не обязательно заканчивается предпринятыми действиями. Более того, зачастую безнравственные или аморальные поступки мотивируются именно психологическим напряжением и тревогой, лежащим в основе запрета на их реализацию. Например, промискуитет нередко «питается» сильными чувствами, относящимися к страху морального падения. Парадоксально, но часто получение права на то или иное «запретное» действие снимает мотивирующее его напряжение. Иначе говоря, разрешение на пугающее человека действие зачастую снимает желание самого этого действия. Кстати говоря, попутно освобождается и феноменологическая динамика поля, что зачастую убирает симптомы.
Ирина, молодая женщина 25 лет, мать годовалого ребенка. Обратилась за психотерапией по поводу беспокоящей ее бессонницы и множественных страхов, связанных с ребенком. На первой сессии она выглядела очень встревоженной и вела себя крайне беспокойно. Время от времени Ирина сообщала мне, что переживает себя как плохую мать. Основная же симптоматика была сосредоточена вокруг ее переживаний относительно дочери. В общем, с ней все было в порядке. Только вот каждый раз, когда Ирина выходила из дома, оставив малыша с кем-либо другим, ее начинали мучить интенсивные страхи, принимающие вид довольно ярких картинок. Ей чудилось, что девочка падает с высокого стула и ломает шею, что на нее опрокидывается кастрюля или сковородка с кипящим маслом, что она падает на нож и пронзает им себя насквозь и т.д. Почти в каждом случае в фантазиях Ирины ребенок умирал. Между тем Ирина вела себя в отношениях с дочерью очень заботливо, предупредительно и любяще. Ребенок был «смыслом ее жизни, без которого она уже себя и не представляла».
По ходу терапии выяснилось, что до беременности Ирина делала стремительную карьеру в международной кампании: «Если бы не беременность, то я бы сейчас была заместителем генерального директора». Несколько лет назад Ирина повстречала молодого человека, своего будущего мужа, которого страстно полюбила. Страсть в их отношениях не проходила все время брака до рождения дочери. После же этого долгожданного события Ирина сильно пополнела, кожа ее стала не такой гладкой, времени ухаживать за собой почти не оставалось. Сексом с мужем в последние месяцы перестали заниматься вовсе. Ирина чувствовала себя женщиной, «которую не хотят». А иногда она и вовсе ощущала себя не-женщиной: «Если бы не единственная радость жизни, дочь, то и вовсе было бы печально». Между тем, тот факт, что и остановка карьеры, и неблагоприятные перемены во внешности, и ухудшение сексуальных отношений с мужем, начались с рождением дочери, Ирине с легкостью удавалось удерживать вне зоны осознавания и, как следствие, переживания. Я сказал со ссылкой на эти факты: «Наверное, на вашем месте я бы очень сердился на ребенка». В ответ глаза Ирины наполнились ужасом и чуть позже злостью. Она разразилась гневной тирадой, содержательно относящейся к моей «моральной низости». Она почти кричала, возмущаясь тем, «как можно злиться на это маленькое чудо». На что я спросил, не хотелось ли ей когда-нибудь ударить дочь? Это еще более разъярило ее. Ирина кричала: «На что это вы намекаете?!» На этом эпизоде праведного гнева сессия и закончилась. Ирина покинула мой кабинет разгневанной, но с чувством морального удовлетворения (как выяснилось чуть позже). Интересен тот факт, что после такой вспышки ярости, которую Ирина не испытывала уже больше года, с момента беременности, в течение почти всей недели страхов относительно дочери она не испытывала. Мучительные картинки как будто покинули ее. Однако накануне нашей встречи страхи вновь вернулись.
На следующей сессии Ирина сама начала разговор о «тех смутных и противоречивых чувствах, которые томились в ее сердце». Обращение мною внимания на очевидные факты реальности жизни Ирины «зацепило» ее. Но признаться себе в том, что она могла сердиться на свое «маленькое чудо», не представлялось для нее возможным. Хотя иногда она ловила себя на некотором раздражении. Ирина выглядела в этот момент как будто беззащитной и испуганной. Я поделился с ней своими впечатлениями, а также печалью и удивлением, которые появились в разговоре с ней. Я сказал: «Ваша любовь к дочери никоим образом не перечеркивается тем, что вы иногда можете сердиться на нее. Более того, именно за вами остается выбор, как проявлять свою злость и проявлять ли ее вовсе». Ирина расплакалась и в течение почти всей сессии рассказывала мне о том, как изменилась ее жизнь с рождением дочери. Ей было очень непросто осознавать, что эти изменения были не всегда «в лучшую сторону». Сопровождавшее все время нашего разговора чувство вины было предметом переживания, которое поддерживалось мною. Я сказал Ирине, что речь идет не о том, чтобы изменить радикально свое отношение к дочери, а о позволении себе права на злость, которая время от времени появляется в отношениях с ребенком. При этом нам с Ириной, похоже, удавалось поддерживать стабильный присутственный контакт друг с другом. Интересно, что, по впечатлениям самой Ирины, она как будто «получила разрешение на злость».
После описываемой сессии, страхи, которые мучили Ирину, исчезли бесследно. В течение нескольких недель наладился сон. А самое главное, Ирина перестала стараться быть «идеальной матерью». Это прежнее ее стремление, по всей видимости, было не на пользу ребенку. Однако подобное разочарование в себе Ирина переживала еще некоторое время весьма болезненно.
***
Дмитрий, мужчина 37 лет, начинающий строить свою частную практику психотерапевт, обратился за супервизией по поводу беспокоящего его случая терапии, которую он вел уже около 3 месяцев. Напряжение в терапевтическом контакте возрастало на протяжении всех этих 3 месяцев и сейчас достигло своего пика. Дмитрий даже думал о перспективе прекращения терапии под каким-нибудь предлогом. Его клиентка Софья, молодая женщина 32 лет, обратилась за терапией на фоне усложнившихся семейных отношений. Ее жизнь с мужем становилась для нее все менее выносимой, оба супруга старались все реже бывать вместе. На момент начала терапии Софья всерьез задумывалась над разводом.
Через непродолжительное время после начала терапии Софья, по словам Дмитрия, начала соблазнять его: приходила на сессии в довольно откровенной одежде, намекала о том, что не против встречаться с ним вне рамок терапевтических сессий, и т.д. Дмитрий же с самого начала встречи с такого рода сексуальным контекстом терапии был практически парализован. При этом он пытался «держаться молодцом»: выяснял запрос клиентки, предлагал довольно яркие эксперименты, как правило, смещая фокус внимания терапии с явно беспокоящего его сексуального контекста. На момент обращения за супервизией, однако, он был истощен. Я обратил внимание Дмитрия на зону его переживания, связанного с описываемой им ситуацией. В ответ я услышал лишь то, что он «очень хочет разобраться с тем, каким образом работать с Софьей дальше». Эти слова, однако, были сказаны Дмитрием с некоторой довольно выраженной тревогой.
Происходящее в нашем разговоре вызывало у меня сочувствие к Дмитрию и выраженное беспокойство оттого, что супервизируемому приходилось игнорировать свои чувства и желания в процессе психотерапии. По какой-то причине он утратил способность не только переживать свои реакции на соблазнение клиентки, но даже и осознавать их. Разумеется, что ни о какой возможности свободного выбора речи и не шло. Вместо этого своими множественными размышлениями о возможных терапевтических интервенциях Дмитрий создавал для себя некоторую иллюзию выбора. Я поделился с ним своими переживаниями на этот счет. Дмитрий растерялся. Я попросил его не пытаться придумывать «хороший способ терапии с Софьей», а остаться некоторое время со своей растерянностью. При этом я рекомендовал ему наблюдать за тем, что будет происходить дальше. Любопытно, что освобождение выбора почти всегда происходит через осознание и принятие факта его невозможности в актуальной ситуации. В противном случае энергия контакта будет тратиться на воспроизводство множественных способов его замены привычными способами организации контакта.
Дмитрий стал рассказывать мне о растерянности, которая возникает у него в ответ на попытки Софьи соблазнить его. Спустя некоторое время в супервизии появляются также сильный стыд от слишком высокого уровня откровенности разговора, к которому призывает его Софья, и страх, почти ужас, от осознания того, что их отношения могут стать «нетерапевтичными и противоречащими профессиональной этике». Дмитрий, с одной стороны, жутко боялся, что его могут обвинить в профессиональном злоупотреблении, с другой, опасался, что если он позволит себе «ожить как мужчине» в отношениях с клиенткой, то это может «разрушить ее». Похоже, что такого рода «психологический суицид», который выбирал Дмитрий, несмотря на дискомфорт, был все же лучшей «альтернативой» блокированного в свободе выбора. Слово «альтернативой» я заключил в кавычки постольку, поскольку, оно предполагает одномоментное существование другого, отличного способа действия, которого у Дмитрия не было. Сессию от сессии в процессе терапии он «выбирал» одно и то же – избегать прямого разговора с Софьей о сексуальном контексте терапевтической ситуации. Он даже не возвращал клиентке те паттерны ее поведения, которые просто бросались ему в глаза.
Я попросил Дмитрия более подробно рассказать мне о том, как он переживает свой стыд и страх. Прямой разговор на тему сексуальности был на удивление трудным для Дмитрия. Все время нашего диалога он «прятался» за соображения о терапевтической целесообразности. Стоило значительных усилий вернуть в супервизию витальность переживания. Я спросил Дмитрия: «Чем чреват для тебя разговор с Софьей относительно замечаемого тобой соблазнения?» В ответ он сказал, что рассматривает свободу своих ответных реакций как в некотором смысле инцест, поскольку «терапевтические отношения должны быть изолированы от секса». В ходе разговора также выяснилось, что Софья весьма привлекательная для Дмитрия женщина, и время от времени у него возникает сексуальное желание. Я спросил его, что может случиться, если он позволит в диалоге с клиенткой заметить ее привлекательность и свой мужской отклик на это. Интересно, что в представлениях Дмитрия разговор о привлекательности и собственно сексуальный акт были практически тождественны целом. Это не могло не вызвать моего изумления, чем я и поделился с ним: «Можешь ли ты поддерживать разговор с Софьей о сексуальном аспекте ваших отношений и при этом сохранять терапевтический контакт?» И добавил свое мнение о том, что проявления сексуальности в процессе психотерапии не столько помеха терапевтическому альянсу, сколько поддержка его. То факт, что Софья женщина, а Дмитрий мужчина, было бы недальновидно игнорировать даже в смысле самой терапии. Оставшуюся часть супервизии мы посвятили восстановлению переживания Дмитрием комплекса чувств, относящихся к описываемой ситуации.
На ближайшей после супервизии терапевтической сессии Дмитрий не стал игнорировать вновь возникший сексуальный контекст, в котором разворачивалась психотерапия, выбрав его переживать. Это позволило реанимировать терапевтический процесс и дало возможность появиться новым, очень важным для Софьи темам. При этом интересно, что сексуальная тематика оказалась лишь посредником для появления иных тем для терапии и была фигурой терапии лишь непродолжительное время. Так, восстановленная свобода выбора у терапевта позволила реабилитировать естественное течение терапевтического процесса. Кроме того, у него появились значительные новые профессиональные ресурсы и осознавание, что разговор о сексе и собственно секс не одно и то же. Свобода в первом является неотъемлемой частью терапии, второе же скорее исключает ее возможность.
Все описанные выше случаи являются, надеюсь, довольно убедительной иллюстрацией самостоятельной ценности свободного выбора в процессе терапии. Они в разной степени, но совершенно очевидно, отражают тезис о примате свободного выбора над его содержанием. Не так важно, будет ли принята в действиях та или иная альтернатива, на которую еще недавно клиент не имел права. Собственно позволение себе обладает самостоятельной ценностью, поскольку освобождает выбор.
Разумеется, что свободный выбор вовсе не означает отсутствие сомнений. Они могут в полной мере предварять и сопровождать акт выбора. Именно поэтому он бывает зачастую нелегким. Полная уверенность в действиях, по всей видимости, делает выбор несвободным или вовсе невозможным. Сомнения же сохраняют витальное напряжение выбора и сохраняют за человеком право на ответственность. Другими словами, мы выбираем не только несмотря, но и благодаря сомнениям. Именно в месте их появления в акте выбора и оказывается необходимой диалоговая психотерапия, сущность которой заключается в сопровождении процесса переживания сомнений. При этом отмечу, что важно не содержание сомнений самих по себе, а собственно процесс их переживания, отношения человека к ним и феноменологическая динамика этих отношений. Можно выразить сказанное по-другому. Человек нуждается в психологической помощи в ситуации утраты возможности выбора и при блокированном переживании сомнений. Помогая восстановить их витальность, мы тем самым создаем условия для реабилитации возможности выбора.
Выбор и творчество как функции поля. Жизнь и индивид: процесс взаимного созидания и выбора
Мне представляется важным остановиться еще на одном аспекте концепции выбора, базирующейся на методологии диалогово-феноменологического подхода в психотерапии. Речь пойдет о направленности акта выбора. Традиционно принято думать, что мы с вами выбираем Жизнь. Но так ли это на самом деле? Диалогово-феноменологический подход и опыт его использования в практике психотерапии говорит скорее об обратном – Жизнь выбирает нас. Нам лишь нужно позволить ей сделать это. Возвращаясь к одному из высказываний основателя гештальт-терапии Фрица Перлза «Дайте ситуации возможность управлять!», нам стоит вернуть полю его власть. Не нужно бороться с ним, это не сулит ничего хорошего. Ранее мы уже упоминали о том, что контакт двух людей значительно больше и сильнее его участников, причем даже не вдвое, а многократно. Именно поэтому он может вынести переживание любой интенсивности.
В этой связи целесообразно и даже необходимо пересмотреть еще один известный тезис основателя гештальт-терапии Ф. Перлза об организме как саморегулирующейся системе [2]. По всей видимости, этот тезис выступил своего рода компромиссом с индивидуалистической парадигмой в психотерапии. Постулировав психическое как производную от контакта и ситуации, Ф. Перлз все же оставил в теории гештальт-терапии множество индивидуалистических конструктов, таких как организм, внутри которого происходит психическая жизнь [2, 3]. Очевидное противоречие, которое Ф. Перлзу удавалось полностью игнорировать. Возвращаясь к тезису о саморегуляции, отметим, что более справедливо было бы постулировать саморегулирующую силу контакта, а не организма. Теперь постулируемый тезис может выглядеть следующим образом: контакт выступает как саморегулирующаяся система, способная сохранять витальность и творчество в жизни человека. Схожую точку зрения о необходимости ревизии принципа саморегуляции мы обнаруживаем у М.С. Лобб [1].
Поле контакта мудро. Присмотревшись внимательно, мы можем обнаружить в нем все свойства того, что много лет назад один китайский мудрец обозначил как ДАО. И принципы, описанные Лао-Цзы, в полной мере справедливы для феномена, которое западное мышление XX и XXI столетий называет полем. Бороться с полем все равно, что пытаться сражаться с океаном. Т.е. глупо, бесполезно и, самое главное, противоприродно и неестественно. Если бы наш нарциссический век не культивировал бы в таком объеме высокомерие и гордыню, то нам было бы легче понять это. Смирение же, наоборот, зачастую перегружено нами негативными коннотациями, связано с унижением и фантазиями о разрушении Я. Хрупкое самоуважение человека нашего времени, истерически держащееся за высокомерие как его мнимый спасительный круг, даже можно понять, если бы не одно прискорбное обстоятельство. Борясь с полем, мы зачастую отказываем себе в радости Жить. Полагая, что строим свою «собственную жизнь», мы на поверку лишь экспериментируем со способами бегства от нее. Думаю, именно поэтому психотерапия и появилась в конце XIX – начале XX века как проект возвращения человека к самому себе. Однако в течение длительного времени она существовала в рамках индивидуалистической парадигмы, которая сохраняла, и даже более того, лелеяла, иллюзию возможности индивидуального контроля развития собственного Я. И лишь появление полевой парадигмы в психологии и психотерапии стало отправной точкой возвращения человеческой природе ее процессуальных полевых ресурсов.
Сказанное о власти поля попробую проиллюстрировать метафорой. Когда я учился самостоятельно плавать, этот процесс был для меня очень истощающим – я проплывал метров 25-50 и просто-напросто начинал тонуть от бессилия. Мне требовалось некоторое довольно продолжительное время, чтобы восстановить силы и плыть вновь. Один мой знакомый, который обратил внимание на способ моего плавания, сказал мне: «Ты пытаешься бороться с водой, а это бессмысленно. Она все равно победит. Просто отдайся ей, возьми ее в союзники, и она отплатит тебе благодарностью». Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять это – стихия сильнее меня и по большей части не враждебна. Сегодня я могу плавать довольно долго и даже получать удовольствие от этого. Мне кажется, те же свойства присущи нашим отношениям с полем. Вместо того, чтобы Жить, мы отчаянно пытаемся бороться с Жизнью. Разумеется, мы можем продолжать делать это в течение длительного времени и даже сохранять иллюзию жизни. Но так же, как и природа, Поле Жизни, демонстрируя свою мудрость, не остается безучастной к этому деструктивному процессу. Так, нас покидает витальность, удовольствие, радость, спонтанность, а взамен появляется тревога, усталость, многочисленные беспокоящее симптомы. Чтобы понять описываемый сейчас механизм, важно не столько наделить поле всемогуществом, достаточным для объяснения наших страданий местью, сколько присвоить идею нашей соприродности полю. Это очень важно.
Попробую выразить только что сказанное иначе. Поле – это не некая могущественная субстанция, отдельная от нас, которая следит за каждым нашим шагом, и в случае игнорирования ее власти наказывает нас. Кажется, именно такова природа представлений о Боге. Вовсе нет. Чтобы понять поле, нужно принять тот факт, что поле – это и есть мы. Мы выступаем в некотором смысле его абстракциями (Если читатель позволит сделать небольшое отступление теологического характера, отмечу еще раз аналогии между пониманием поля и сущности Бога. Может быть, Бог не отдельная субстанция, но суть мы сами, «отдающиеся» воле Бога-поля. В этом случае присутственный контакт представляет собой результат некой трансформации взгляда на молитву. Оба этих процесса, контакт и молитва, которые представляются в обыденном религиозном мышлении как совершенно разные, суть одно. С одной стороны, и контакт, и молитва представляют собой процесс встречи с Богом (Полем, Жизнью – не так важно, по всей видимости, как мы назовем этот процесс). С другой же стороны, они и являются собственно Богом. Так же, как вне контакта не существует ничего, так и вне молитвы не существует Бога). Следуя интенциям поля, мы можем начать Жить. В свою очередь, и эта принципиально важная позиция находила свое отражение в более ранней работе [4]: мы ежесекундно сами создаем поле. Таким образом, совершенно невозможно, более того, бессмысленно разделять человека и поле.
Надеюсь, по ходу обсуждения проблемы выбора в психотерапии, читателю уже становится понятным, что теория поля и концепция выбора / ответственности никак не противоречат друг другу. Выбор, как и осознавание, принадлежит полю, точнее является его функцией. Другими словами, выбирает именно ситуация. И эту функцию поля реализует тот или иной человек – агент поля. Экзистенциалисты зачастую упрекают гештальт-терапевтов в том, что последние якобы отрицают необходимость для человека отвечать за свою жизнь в целом и свои поступки в частности. Поверхностно понятая теория поля, действительно, может сформировать такое представление. Однако рассмотрение выбора как функции ситуации вовсе не снимает с индивида ответственности за него. Проблема выбора не ограничивается процессом приспособления к реальности, а предполагает также и процесс ее формирования. Мы ежесекундно сотворяем и видоизменяем феноменологическое поле, а, следовательно, и реальность, в которой мы живем. Создавая поле, мы в свою очередь оставляем за ним право выбирать нас. В этом месте проблема выбора и творчества смыкаются друг с другом. Невозможно свободно выбирать и быть лишенным возможности свободно творить, создавая как новую реальность, так и новые способы контактирования в ней. Одна из важнейших задач диалогово-феноменологической модели психотерапии сфокусирована именно на этом.
Литература
- Лобб М.С. Творческое приспособление в безумии: гештальт-терапевтическая модель для работы с серьезно нарушенными пациентами / Пер. М. Злотник // Гештальт-2010. – М.: МГИ, 2010. – С. 5-22.
- Перлз Ф. Эго, голод и агрессия / Пер. с англ. – М.: Смысл, 2000. – 358 с.
- Перлз Ф., Гудмен П. Теория гештальттерапии. – М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2001. – 384 с.
- Погодин И.А. Диалектика творческого и адаптационного векторов в переживании реальности // Диалоговая модель гештальт-терапии: сборник статей. В 2 т. Т 1. Философские и методологические основания диалоговой психотерапии / И.А. Погодин. – Минск, 2009. – С. 61-78.
Погодин Игорь Александрович – кандидат психологических наук, доцент, директор Института Гештальта, ведущий тренер и член Профессионального Совета Московского Гештальт Института. Гештальт-терапевт (сертификат МГИ, Европейский Сертификат гештальт-терапевта), супервизор (сертификат МГИ и Парижской Школы Гештальта (EPG)) и преподаватель гештальт-терапии, специалист в области кризисной психотерапии. Главный редактор «Вестника Гештальт-терапии». Действительный член Европейской Ассоциации Гештальт-терапии (EAGT), Международной Федерации организаций, преподающих Гештальт (FORGE), Белорусской ассоциации психотерапевтов, Всероссийской Профессиональной Психотерапевтической Лиги. Научный консультант отделения кризисной психологии социально-психологического центра БГПУ имени М. Танка.
e-mail:
Погодин И.А. Свободный выбор как ценность психотерапии [ Электронный ресурс] // Прикладная психология и психоанализ: электрон. науч. журн. 2011. N 2. URL: http://ppip.idnk.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.