ПОСТМОДЕРНИЗМ В ПСИХОЛОГИИ. ТЕЗИСЫ О ПОСТМОДЕРНИСТСКОЙ ПСИХОЛОГИИ. ПРИМЕРЫ
УДК 159.9.01
Аннотация. Представленное содержание публикации является шестой главой монографии «Постмодернизм в психологии». Автор описывает множество сюжетов проявления постмодернизма в современном обществе. Описываются примеры постмодернизма в таких сферах жизнедеятельности, как искусство, литература, кинематография, телевидение, медицина, художественное творчество, музыка, поэзия и др. Автор считает, что элементы постмодернизма растворены во всём.
Ключевые слова: постмодернизм, духовность, интуиция, интертекстуальность и метаязык.
В новое произведение искусства всегда вкраплены старые элементы, но они скомпанованы по-новому. Существует еще один подход, при котором на подсознательном уровне формируются элементы, которые когда-то были восприняты, но теперь они уже формируются в другом контексте и компановке. Мы забываем первых авторов, как Шеленберг забывал советы Штирлица и выдавал их ему как свои, но немного позднее.
Элементы постмодернизма растворены во всём. То ли это проблема фигуры и фона, при которой фигура вырисовывается благодаря фону (диалогу фона с фигурой). Это проблема косвенного внушения (непрямого воздействия, косвенного воздействия искусства и т.п.). То ли это проблема любви. Чтобы была любовь, нужно заниматься тем, что за пределами любви. Когда человек тысячи раз произносит «люблю», но благодаря этому формируется некая суммарная картина под названием «не люблю». Но бывает и наоборот, из мозаек «ненавижу», можно набрать фреску «люблю». Прекрасный пример, у Сёрена Къеркегора («Дневник обольстителя») в письмах Арделии, где прекрасно использован этот приём. Къеркегор вышел за структуру классических любовных комплиментов.
Постмодерн это всегда феномен интертекстуальности и метаязыка. Это феномен столкновения и диалога двух реальностей, двух структур с различными качествами. Постмодернистский проект прекрасно описывает и объясняет феномен жизни через феномен смерти. Чем больше мы осознаем во всем смерть, тем больше мы ценим и любим жизнь. (см. «Тибетская книга мертвых» в которой изложена подготовка к смерти). Вспомним Буддизм. Там идёт повествование о Нечто через призму Ничто. Из другого мира о мире Ничто, о жизни через смерть.
Разработанный нами пограничный анализ также является постмодернистским проектом [1]. Кроме того, нами впервые был представлен постмодернистский проект в педагогике [2]. Без постмодернизма не мыслимо современное телевидение. Интертекстуальность и монтаж телетекстов достиг такого «грешного» уровня, что из дьявола можно всегда сотворить ангела. Поэтому одной из актуальнейших тем в настоящее время является тема постмодернизма и духовности.
Нами были вскрыты психологические подходы интуиции. Они были описаны в работе «Иллюзионизм личности» в главах, касающихся видений, иллюзий, синестезии. Мы изучали каким образом истинные экстрасенсы и синестезы видят нечто, изучали каким образом интуитивно они прорицают, видят насквозь заболевания. По сути своей, мы в этой работе представили подходы интуиции через феномен синестезии и видений. Кроме того, в наших исследованиях, представленных в работе «Непредсказуемая психология» также есть отдельные главы, касающиеся этой проблемы.
При рассмотрении проблем интуиции следует обратить особое внимании на работы философа Анри Бергсона «Опыт о непосредственных данных сознания» и «Материя и память». Им впервые выявлены непреодолимые трудности, возникающие при разрешении некоторых философских проблем, из упорной привычки рядополагать в пространстве явления, которые вовсе не занимают пространства. Таково наше человеческое сознание, то есть оно обладает способностью рядополагать явления, которые по сути своей в один ряд ставить невозможно. Сознание наше всегда рисует некую линию, некую проекцию об окружающем и о внутреннем мире, состоящую из элементов, которые в действительности не лежат в одной плоскости, пространстве, проекции, линии, и между ними есть разрывы и пропасти. Но если бы мы их видели, видели эти шероховатости, то заблудились бы в этом мире. Увы! Эти видения открываются немногим. Именно эта способность, на наш взгляд, является необходимой для истинного творческого процесса, то есть способности выйти за пределы традиционной проекции или линии. Благодаря Бергсону, на наш взгляд, наука предстаёт как искусство, как миф, как условность. Нет науки, а есть сплошное искусство.
Согласно Бергсону, помимо лёгкости, являющейся признаком подвижности, во всём грациозном мы словно бы обнаруживаем направляющееся к нам движение, возможную или уже зарождающуюся симпатию. Вот эта подвижная и всегда готовая проявиться симпатия есть сама сущность высшей грации. Итак, возрастающая интенсивность эстетического чувства распадается здесь на соответствующее число различных чувств, причем каждое из них, возвещённое предыдущим, становится явным, а затем окончательно затмевает прежнее. Это качественное развитие мы и принимаем за количественное изменение, ибо мы любим простые вещи. Наша речь несовершенна: она не приспособлена к тому, чтобы передавать тонкости психологического анализа.
Согласно Бергсону, может быть природа прекрасна лишь благодаря её счастливому соответствию некоторым приёмам нашего искусства. Может быть, искусство в известном смысле предшествует природе.
Мы всегда находимся в некоей психологической ловушке привычек наших привычек восприятия, мышления, поведения. Пример: Моя дочь Эндже, когда ей было три года, катала за верёвочку игрушку-вертолёт, наблюдала и удивлялась тому каким образом тянется в одном месте, а движется в другом, а взрослый человек не удивляется этому. Кстати говоря, настоящие и глубокие физики по этому поводу всегда удивляются. Есть закон дальнодействия, согласно которому когда тянешь и двигаешь в одном месте, а передвигается в другом. А мы привыкли к тому, что так должно быть, а дети удивляются. Они гораздо глубже видят мир, то есть находясь за пределами привычек – схем, линий, проекций, которые нам рисует заблуждающее нас сознание, чтобы мы в этом мире не заблудились. То есть нам дано одно заблуждение, чтобы не было другого. Поэтому работа сновидения и работа сознания имеют в этом плане нечто общее, так как и то, и другое имеют в своей основе проективность, линейность, аналогичную звёздам на ночном небе, которые всегда кажутся расположенными на сферической плоскости, хотя в действительности звёзды лежат в разных плоскостях или точках пространства. Также и во сне или в нашем сознании при восприятии многие элементы этой психической ткани не лежат в одной пространственной или временной плоскости, но мозг нам рисует эту плоскую картинку, делая этот особый монтаж, который не досягаем не для каких кинематографистов.
Нарисуем линию. Вот эта линия, по сути дела и есть некая проекция того, как мы видим, а в действительности между соседними точками этой линии могут быть большие разрывы. Наше сознание, наше восприятие проективно и этих разрывов не видит, а все видит только в сплошных линиях. В действительности, линии, которые мы видим, не настолько сплошные – это и открыл Анри Бергсон.
Есть такие психические заболевания, благодаря которым люди видят эти бергсоновские разрывы. Умение видеть эти разрывы между точками, то есть умение видеть эти линии разрывными, а не сплошным, как обычно все видят – и есть один из признаков гениального восприятия. Но если такая личность умеет это выражать, то это и есть истинное творчество гения. Для одного человека расстояние между двумя точками сплошная линия или точка, а для некоторых людей это пропасть. Последние видят столкновение разных качеств, пространств, миров. Могут выражать не просто столкновение, но и диалог между этими мирами.
Гуссерль также показал, что между миром и реальностью зияет пропасть смысла. Но эта гуссерлевская пропасть, на наш взгляд, является мостом между разрывами, сотканным смыслами.
Человек, согласно исследованиям Бергсона, является субъектом художественного творчества в широком смысле слова. Он видит мир в проекции, в метафорах, в иллюзиях, хотя мир сложнее. Он рисует себе мир – значит, является природным Художником по своей природе. А кто тогда такие, кто являются художниками по профессии. Это те, которые умеют предлагать другим результаты своего природного художественного процесс. Погодите, нанопсихолоия доберётся до мозгов всех и вынесет психические процессы всех всем.
Арнольд Шварценеггер как-то сказал: «Политика, как кино. Одно и тоже. Художественный вымысел. И там, и тут нужно уложиться в бюджет».
Существует психопатологический подход к художественному творчеству. Об этом можно прочитать у Чезаре Ломброзо в книге «Гениальность и помешательство». Мир знаков в художественном творчестве можно классифицировать следующим образом: Олигосемия, гипосемия, гиперсемия, амбисемия, парасемия и др. Художественное творчество можно рассматривать как зависимость, как некую наркозависимость. Это тоже подход к художественному творчеству. Можно сказать тысячу раз люблю, но это будет мозаика, которая будет говорить о не любви. И наоборот, можно сказать тысячу раз не люблю и это мозайка, которая будет рисовать фигуру «люблю».
Субъект смотрит в телевизор, потом думает о чем-то, потом говорит кому-то о чём-то. Если все это вывести на одну плоскость, то есть столкнуть эти реальности, то это и будет постмодерном. В мозгу автором выступает некий демиург, он нас заставляет переключаться с одной реальности на другую. Но если художник это описывает после, то это и есть постмодернистский автор. Он сталкивает, копирует эти реальности, организует между ними диалог, а сам со стороны наблюдает за ними и их описывает. Второй пример. Психоз. Наркотическая реальность, мысли и т.д.
Раньше постмодерновая реальность была у нас исключительно внутри. Мысли и реальность сталкивались и были в диалоге, но только в наше время, благодаря развитию информационных технологий удалось достичь того, что эти процессы оказались снаружи нас и смотрели на нас с экрана. У Булгакова сталкивается настоящая реальность с наркотической реальностью, заполненной дьяволами. Там есть психозная реальность. Там есть прошлое как реальность. Между всеми реальностями идёт диалог.
В реальности есть пространство, есть время... Мы находимся чаще всего в константной реальности, то есть когда мы мыслим в данной конкретной реальности. Виртуальная реальность, телевидение – это тоже реальность, но постмодерновая.
Какие реальности можно сталкивать? Попробуйте зарисовать это в виде таблицы. Можно сталкивать реальный мир и наркотический, реальный мир и будущее, реальный мир и прошлый, прошлый мир и будущий мир, реальное пространства и другое пространство, пространство-улица и пространство-квартира, пространство Москвы и пространство Парижа. Можно сталкивать реальность сновидений с реальностью, мечты с реальным миром и т.д. Можно сталкивать реальный мир с телефонным миром, реальный мир с интернет-миром, реальный мир с кинопространством, кинематограф с мультипликацией, анимацией. Так, например, в фильме «Ох, уж эта Настя», режиссер Митта, сталкивает звуковую память и зрительную память. В музыке можно сталкивать разные формы, разные содержания, столкновение различных музыкальных форм, музыкальных образов. Можно сталкивать мир фантазий и реальный мир, мир микроскопический, то есть мир, который виден только в микроскоп и макромир. Мир клетки, мир сперматозоидов с реальным миром. И уже есть такие спектакли, где героями выступают маленькие букашки, клетки, сперматозоиды.
Есть фильм «Окно в Париж». Какой подход художественного творчества там имеет место и какие реальности сталкиваются. Понятно, что две реальности: Москва и Париж. Могут сталкиваться эпохи, различные этнокультуры, различные культуры. Одним словом, могут сталкиваться различные реальности. Под реальностью мы будем понимать мир со своими самодостаточными законами, со своими внутренними качествами и свойствами.
Духовно-смысловая эстетика заключается в умении видеть в авторе духовное, в единении с миром.
Постмодернизм в мозгу начинается уже с открытия телефона. Человек слышит голос человека, который находится в другой точке пространства. Наоборот, когда попадает в далекую реальность (например, пространственную). Такое раньше было невозможно, не говоря о телевидении.
При рассмотрении постмодернистского подхода могут сталкиваться формы и содержания разных времен и эпох. Например: спектакль «Евгений Онегин» может играть современный молодой человек, который разводит пальцами, как современные мафиозники. В действительности содержание может быть современным, а форма старинной. То, что мы только что сказали, даже больше относится к диалектико-материалистическому подходу, в силу того, что в этом есть противоречие между формой и содержанием, есть одновременно и диалектика и постмодернизм. В творчестве мы всегда что-то повторяем, но всегда что-то и добавляем, потому оно творчество (закон отрицания отрицания).
В рамках психологии восприятия искусства можно рассмотреть постмодернистский подход в театре. Можно рассмотреть психологию художественного творчества в рамках психопатологии (например, наркоманию). Это и будет постмодернистским подход.
Постмодернизм пришел не только в искусство, но и в медицину. Так, например, когда гинеколог штопает девственную плеву – это постмодернизм в медицине. И, вообще, все что связано с нечто искусственным, когда люди меняют свой облик, заданный природой и Богом, благодаря развитию технологий, в частности косметическая хирургия – вот это все постмодернизм. Люди искусственным образом уходят оттого, что задано природой, создают мир искусственный. Не только внешний, но и внутренний, заменяя внешние свои живые формы, лицо, руки, ноги, волосы – все это постмодернизм в медицине.
Киборги, чипированные люди и т.д. всё это издержки постмодерна. Подделка под природу.
Постмодернизм внутри художника – это всегда накладки, смешение чувств и мыслей, мыслей и бреда. Это оговорки, это наложение одного психического качества на другое психическое качество. В результате возникает что-то новое. Понять это можно при изучении творчества Велимира Хлебникова. У человека в голове возникают всегда всякие бредовые идеи. Для описания их обыватель не может найти слов. Нахождение разных слов, наложение формы с другой формой, наложение разных слов, наложение разных качеств с другим качеством. Это сон наяву – это удачно и эстетично слепленный абсурд.
Постмодернизм у Сальвадора Дали – это столкновение стилей. Обратить внимание на проблему художественного творчества и наркотиков (алкоголь). Психофизическое воздействие.
Истоки творчества постмодернистских художников хорошо изложены у Ломброзо. В. Хлебников – поэт-постмодернист. Имея синестезическое восприятие мира, при котором имеет место интегративное восприятие, при котором нет дифференциации различных ощущений, а всё слито. Имея в себе некий синтез этих реальностей и выводя их на панель словесной ткани, В. Хлебников был музыкантом слов. Поэзия его музыкальна, поэтому стихи его абсурдны. Они как абсурдные сны о словах. Эти филологические абсурды нам снятся, но мы их не выражаем. А В. Хлебников жил в этой внутренней среде «абсурдных» словесных картинок – неологизмов и т.п. Для него они были единственным способом выразить себя. О синестезическом восприятии и его механизмах можно прочитать в работе [2].
Многими врачами хорошо изучены различные великие гении и философы. Постмодернистский подход художественного творчества ярко проявляется тогда, когда писатели пишут в эмиграции (феномен столкновения России с зарубежьем, другой страной).
Обратить внимание на феномен бифуркаций в искусстве (синергетика в искусстве). В «Энциклопедии постмодернизма» есть интересный раздел «Язык искусства» [3].
У Б. Окуджавы имеет место постмодернистский подход, т.е. есть некая поэтическая плоскость, которую можно назвать модернизмом, но он выскакивает за пределы поэзии, благодаря музыке, хотя играет слабо. Но он выше этой поэтической ткани и выше он, благодаря тому, что первый сумел говорить, читать свои стихи под музыку. Это и есть постмодерн. Он вышел за пределы традиционной поэзии, благодаря наложению поэзии и гитары.
Постмодернизм в музыке заключается в феномене некоей внутренней музыки, которую мы слышим извне, мы не понимаем, что она снаружи, думаем, что она внутри, т.к. музыка соткана по психическим законам (Родное мы вращиваем. Музыка порой как мебель. Где она? Внутри? Музыка пауз. Умеете ли вы держать паузу?).
С любимыми мы умеем держать паузы. Если вы умеете с любимым держать паузу, то у вас есть музыка под названием «любовь». Скрябин был синестезом. Обратить внимание на синергетику Ильи Пригожина и феномен психических бифуркаций художника. Плоскость нарисована, стрелка вверх – выход, т.е. образное представление непредсказуемого художественного творчества. Это так называемый «ход конем по голове», выход за пределы линейности, выход за пределы традиционной ткани. Рассмотреть интуицию, как феномен бифуркации (синергетики.)
А часто истоки постмодернизма я художника являются следствием феномена нового рождения после горя (пограничная ситуация). Часто художник творит не только от постмодерна в душе, но и от постмодерна в желудке.
Психология танца. Ищи жену не в хороводе, а в огороде. Бихевиористическая психология движения. Его величество жест. Динамика. В динамике красоты больше. Некоторые выигрывают в динамике. Арт-терапия. Выразить невыразимое. Не нужны психологи. Искусство в руках психолога. Ритуальные танцы. Способ единения. Спортивное дыхание, внимание, наблюдательность, чуткость. Эго падает. Доброта растёт. Психологические подходы танца – статика, жест, динамика. Танцы как эстетика (намёк, напряжение). Танец всегда эстетичен. А эстетика – это напряжение, предвкушение. Танец живота. Язык чувств и невербальная психология.
«Куда приводят мечты» – американский постмодерновый художественный кинофильм. Муж ищет жену на том свете. Постмодернистский подход наизнанку. «Воздух стеклянным лезвием расколот», «Ручка пишет мною», «Телевизор смотрит на меня», «Еда кушает меня», «Сон видит меня». Все это постмодернистские выражения наизнанку.
Человек всегда в конфликте старых схем и новых условий. В этом его страдание. Следовательно, художник творит, чтобы разрешить этот конфликт бытия в настоящем. Мною описаны пограничные явления [2]. Там есть раздел о пограничных явлениях и их классификации. Это и есть методология постмодернизма.
Как мы продали родину?! На страницах «Комсомольской правды» разыгрывается ситуация. Журналисты искусственно продают родину, эмигрировав в Польшу, и ведут репортаж о том, что с ними происходит. Они искусственно, понарошку предали родину. И это стало возможным, только благодаря тому, что они со своими историями выходят в тираж, тиражируют. Сейчас эпоха розыгрыша. Вся наша жизнь – игра. И мы наблюдаем за всеми этими искусственно созданными «реалити-шоу». «Мы продаем родину», чтобы заработать, чтобы был тираж газеты. Чтобы нам было что почитать. Реальность уходит, к ней на смену приходит реалити-шоу. Мы будем жить в среде искусственной, в среде реалити-шоу. Нас смотрит весь мир, и мы смотрим на весь мир. Это особая эпоха – везде симулякры.
Так можно искусственно продать не только родину, но и близких... и себя. И вести репортаж о том, как вы, как личность, деградируете. Т.е. искусственно создаете себе условия для деградации, но при этом ведете репортаж об этом. Все это та же деградация, но особая – это деградация, которая будет вас «кормить». Впрочем, для того, чтобы пойти на этот проект, надо тоже деградировать!
Может быть розыгрыш и симулякры это психодрамма и разыгрывание от худшего. Человечество проходит этап игры в реальность, дабы застраховаться себя от худшего. Психодрама, психодраматический подход – это особая психотерапия человечества. Это розыгрыш человечества с целью своего оздоровления, только кто психотерапевт?
Модернизм в кризисе – он уже достиг вершин супервыражения, но это уже ничто по сравнению с играми постмодерна – движущихся образов и симулякров, выходящих в тираж.
Не всякий фильм, снятый в жанре фантазии, является постмодерном. Должен быть все-таки активный диалог между реальностями. Первые клипы в кинофильме А. Митты «Точка, точка запятая » 14 песен, 14 клипов – это первые отечественные клипы.
Моргунов поссорился с Гайдаем. Моргунов, начал учить Гайдая и тот не вытерпел. Следовательно, очень важны межличностные отношения между художниками (психодраматический подход художественного творчества). В кинематографе успех кино во многом зависит от отношений на съемочной площадке между режиссерами, актерами и другими коллегами.
Адвокат Резник дает интервью в программе канала культура. Он сразу в самом начале передаче заявляет, что никогда не лгал (но говорил нужную правду). Редакторы этой программы не поверили ему и делают монтаж, воткнув эту реплику в конце передачи, и она уже воспринимается иначе. Одним словом идет борьба обманов, самого гостя программы, адвоката Резника и редакторов этой программы. Редакторы, судя по всему, его переиграли.
Современное общество пришло к язычеству, преклонению перед потребностями, перед их источниками – это возвращение, но на новой основе. Более того, современный постмодернизм со своей смертью автора – это тоже своего рода возвращение к истокам. Ведь раньше действительно не было авторов. Иногда постмодернизм называют язычеством на новой основе.
Глобальный диалог цивилизации: нефть, пиар, война. Наступление англо-американской лексики (пиар, шопинг и т.д.). это все слова химеры. Пиар – образование, пиар-деятельность. Существует всемирно историческая концепция, в основе которой запад, но существует культурно-историческая концепция , которая должна победить, которая должна спасти нас.
Видеоты – видеотия – это идиотия, но немного другая на новой основе. Есть много фильмов, где переливается живая экзистенция (благодаря, сюжету с пограничной ситуацией между жизнью и смертью). В кинофильме «Влюбленные» много экзистенции (пожары,страсти, отец предал мать, мать умерла, работа совести и так далее). Экзистенция всегда очищает.
Постмодерн в музыке это монтаж-диалог готовых композиций (попурри, римейки). В процессе творчества художником движет не комплексы и всякие мотивации, находящиеся вне продукта и процесса творчества, а им движет сам процесс творчества, он начинает жить своей жизнью (героями, персонажей). Автор начинает творить не благодаря внутренней мотивации, а внешней мотивации, находящейся в произведении. Логика произведения заставляет художника творить вопреки своим желаниям. Персонажи сами диктуют ход произведения, и художник им подчиняется. Поэтому первичная мотивация, которая была в начале процесса творчества уходит на задний план. Художник захватывается творчеством, движение которого принадлежит теперь не ему. Произведение смотрит на него, а не он на произведение. Идет взаимный диалог.
Анализ психологии философского творчества приводит к тому, что «исусики» ходили всегда по миру. Анализ мании, анализ роли учителя, как универсального архетипа. Иисус выдуман?!
Все философские открытия имеют свое основание за пределами рассудка и разума обывателя. Следовательно, с точки зрения нормальной психологии они созданы психопатологическим мозгом. Именно такой мозг способен на истинно философское творчество.
Необходимо учитывать психопатологические подходы в художественном творчестве и его месте в системе художественного творчества (Ломброзо). Звуки и музыка могут выступать в киномонтаже связующем звеном кадров. Кадр 1 – снимается в США. Кадр 2 – снимается в России. Делается монтаж (голоса из первого переходят во второй кадр). Море – затылок Америка (1кадр) Лицо – пляж Россия (2 кадр). Не нужно актеру ехать в Америку. Благодаря интертекстуальности, удаётся соединять одним элементом, разные тексты, находящиеся в разных кадрах.
Постмодернистский подход хорошо реализуется в психодрамме. Вот оно соединение и столкновение различных подходов. Они действительно в чистом виде никогда не существуют. И опять я напоминаю о том, что нельзя забывать о вкладе наркотиков, алкоголя в творчестве, их негативного влияния. В книге «Иллюзионизм личности» об этом хорошо написано. О Высоцком, Дале и других мастерах.
Сейчас актеры играют страсть, а раньше актеры могли играть любовь, предвкушение, глубину (смотри фильмы 40-50 гг.). Там много предвкушения, эстетического наслаждения, а сейчас только страсть переходящая в примитивный секс.
Покадровая съемка внесюжетной последовательности потребовала новых актерских приспособлений и одновременно повысила долю участия режиссера в творчестве актера, как в процессе съемок, так и особенно в период монтажа. Эффект, основанный на составлении нескольких монтажных фраз, каждая из которых включала один и тот же крупный план опечаленного лица Мажухина в сопоставлении с другими изображениями (от чего получились отдельные оттенки смысла), использовался для подтверждения теории о том, что актер – пассивный строительный материал для создания монтажного полуфонического целого. В.Д. Пудовкин, выдвинул требование создавать динамический внутренний портрет персонажа. Следовательно роли ведущие, драматические активные и фоновые, т.е. составляющие живую среду фильма. В первом случае типажное совпадение исполнителя и персонажа углублялось социально психологической разработкой образа, во втором – этим совпадение ограничивалось. Пудовкин создал тип исполнителя, в котором достижение сценической реализации в частности школа Станиславского, были обогащены выразительными возможностями монтажного кино. Движение камеры должно быть оптимально, если камера слишком летает, то чувствуется ее присутствие. Она может стоять и мы не будем замечать ее присутствия. Оптимальность должна быть.
Пьяный человек может слушать одну и ту же мелодию и она ему не надоест, таково опъянённое состояние – состояние прокручивания одного и того же образа. Музыка становится частью этого образа. Самое страшное в творчестве – это рассеяние, разложение, раздвоение, отсутствие определенности – шиза и постмодерн. Отсутствие нового, это плагиат – игра с известностью, с известными вещами. Там нет открытий. Не всякая шизофрения является талантом.
Согласно модернистам человек мертв пока на него не подействует из прошлого пружинка Фрейда (мотивация). Нет, наверное это все-таки не так. Есть синергетика. Человек – существо в метастабильном состоянии т.е. находящийся вне равновесии, но это равновесное неравновесие. У Фрейда без мотивации равновесие статическое, линейное. А человек – нелинейная система.
Все меньше и меньше фильмов, которые бы задавали форму новой жизни, становились образцом для подражания, чтобы люди подражали этюдам этого фильма. Мало фильмов-открытий и прозрений для людей. Мало фильмов, которые формируют новое в жизни людей. Сериалы – это однородная, бездарная разрастающаяся кинораковая опухоль – симулякров. Хотя казалось бы есть техника, деньги, возможности. Нет идей, талантлтвых сценариев. Или зритель болен и не видит талантливых лент?
Петр Тодоровский снимает фильмы о войне, но там нет выстрелов (он воевал), потому и нет выстрелов потому, что он фронтовик и показывает войну не благодаря стрельбе и взрывам, которые часто есть у режиссеров, которые не воевали. Это и есть у него постмодернизм. Тодоровский за счет фона рисует фигуру войны, а не за счет фигуры, которая состоит из элементов взрывов, стрельбы.
Мало столкнуть реальности, надо играть ими, динамировать. В постмодернизме это не просто столкновение разных реальностей, это диалог между ними, это диалог между фоном и фигурой, это взаимный диалог.
Если в кадре просто парень и девушка, то модерн. Постмодерн возникает тогда, когда показывается видение парнем девушки или наоборот, видение девушкой парня. Он посмотрел на ее родинку, в кадре родинка. Мало просто сталкивать эти разные реальности, необходимо еще динамировать, играть реальностями. Таким образом, изменяется смысл воспринимаемого.
Основа сверхсознания и живой психологии лежит в изучении психики как системы конструирующей поток заблуждений, некоторые из которых становятся провиденьем (способность сверхсознания). Не истину мы ищем, не онтологию, а обманы ищем. В сущности человека нет тяги к истине, есть тяга к иллюзиям, которая способствует выживанию. Истина – нечто конечное и мертвое. Истина – ничто. Истину необходимо убрать из мотивации.
Человек боится непредсказуемости и неопределенности. Поэтому мыслит, мыслит на основании этого страха. Создает себе предсказуемую среду и поэтому сам становится предсказуемым. Позднее эта предсказуемость убивает в человеке чувство тайны о себе, причём настолько убивает, что он разочаровывается в себе. То же самое с человечеством. Предсказуемая психология начинает вызывать беспокойство. Общество костенеет. Его структура развивается по прогнозируемым схемам. Лишь войны и катаклизмы потряхивают общество. От этой деструктивной предсказуемости происходит скачок, рывок из старой неживой структуры. Возникает постструктурализм. Потом опять встряска. В этом динамика развития. Но эту предсказуемость не надо путать с мечтами, которые «предсказуемы», но они тайна. Мы говорим об истинной предсказуемости, предсказуемости цементирующей, делающей твердым сознание. А мечты – они не предсказуемы, они далеки и не реальны. Костенеющий предсказуемый мир человека все больше и больше угнетает его. Дефицит тайны о мире – вот беда современного человечества.
Да, мы не можем измерять ощущения, но прогнозировать его увеличение или уменьшение можем. Можем регулировать, прогнозировать, манипулировать, создавать нужные реакции. Не в этом ли есть суть науки. Да до сущности явлений далеко, но то, что она регулируема, это тоже научность.
Опасен бред или нет? Если этот бред художественный, то он только полезен и украшает наше искусство. Тем более, если этот бред выражается истинным художником.
Илья Пригожин: задача в том чтобы найти узкий путь между глобализацией и сохранением культурного плюрализма, между насилием и политическим методом решения проблем, между культурой войны и культурой разума. Это ложится на нас, как тяжелое бремя ответственности.
В настоящее время в России идет глобализация русской культуры. Это необходимость (идеологическая).Поэтому необходимо найти узкий путь между данной глобализацией и сохранением культурного плюрализма иных национальностей.
Постмодернисткий подход. Синергетическая парадигма: нелинейное мышление в науке и искусстве. Необходимо изучать композиционную симметрию в поэтическом творчестве А.С. Пушкина. Эстетика фрактальной (самоподобной организации форм искусства, в частности, в поэзии, в архитектуре; полувековые циклы в музыке и живописи обнаружил и исследовал В.М. Петров; синергетический подход применен Е.Г. Трубецковой в трактовке романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Т.П. Григорьева считает, что нужно построить синергетическую модель японской культуры.
Один из принципов искусства является принцип кино. Наше сознание в этом случае представляется, как фильм, снятый по определенному сценарию. Кто является режиссером и автором сценария нашего сознания? Интуиция – это особая раскадровка, это особый монтаж образов собираемых из некого банка образов. Мозг – это особый киноцех.
Рассмотрим роль кино в сознании. Это уже другой вопрос. Изучить законы монтажа, световую технику и распространение этого всего на сознание. Принципы и техника искусства развивается во внешнем мире и в них привносится нечто, что не может придти из сознания. Внешний мир непредсказуем, он открыт к нечто незапрограмированому. Эта техника развивается, выращивается в сознании. Следовательно, сознание развивается. С другой стороны, законы мышления, сновидений тоже формируют технику искусства. И там, и там есть своя непредсказуемость, свой космос, своя тайна.
Феномен клипового сознания – это феномен сознания, основанный на принципе кино. В сознании появляются структуры, которые никогда бы не появились, но благодаря кино они появились. Таким образом, искусство оказывает влияние на наше мышление. Искусство особым образом формирует наши сны. Но формирует ли нашу интуицию? Конечно. Интуиция является особой формой сновидения. Сознание формируется на основании принципов искусства. С другой стороны, принципы искусства формируются на основании принципов сознания. Эта диалектика принципов искусства и сознания – есть основа, на которой стоит феномен живого человеческого сознания. В нашей теории, в основе живого сознания лежит феномен конструирования заблуждения. Одним из феноменов заблуждения является воображение, фантазии, бред, сновидения, некие неадекватные вариации, но именно работа этих вариаций приводит к феномену непредсказуемости психологии – интуиции в частности. Таким образом, феномен непредсказуемости имеет два основания. Первое, сознание наше открыто миру, космосу, среде, к себе. Второе, сознание наше заблуждается и в этой свободе заблуждения источник непредсказуемости психологии. Эти два фактора незамкнутости (свободы) сознания – являются двумя главными условиями непредсказуемости сознания. Является ли феномен сновидения феноменом непредсказуемой психологии? Фрейд показал, что эта предсказуемая психология, там смысл, что сны можно объяснить почему они получились такими, на основании каких законов.
Можно ли прогнозировать, форматировать сны – абсурды? Пожалуй, нет. Это также феномен непредсказуемой психологии. Сны тоже открыты среде. Хотя по Фрейду они детерминированы прошлым опытом. Это фрейдовское заблуждение? В конце концов сны появляются в условиях новой среды (бифуркации). Феномен «здесь и теперь» определяет сознание и подсознания и сны. Например, облака над кроватью, желудок после ужина и т.д. это все не имеет отношения к прошлому, это все настоящее. То есть сновидения формируются здесь и сейчас благодаря тому состоянию, которое есть в организме и в этом так же есть элемент непредсказуемости.
Психоаналитический детерминизм Фрейда связан с прошлым. Это не так. Для снов важно настоящее. Бифуркации. Это уже позволяет говорить о том, что психоанализ Фрейда не совсем корректен. Он не учитывает эту синергетику, эту непредсказуемость, потому что во снах есть нечто, что идет по принципу здесь и сейчас. В сновидении мы особые зрители. Нравится ли наш сон как природное произведения искусства, получаем ли мы от него эстетическое наслаждение? Порой да. Иногда во снах мы смотрим на себя со стороны. Таким образом, мы как бы сидим в зрительном зале, далее сами поднимаемся на сцену и живем в этих образах. Скорее всего это феномен промежуточный.
Истинная любовь – не фигура, вырисованная фоном отсутствия женщин у мужчин, а наоборот фигура, вырисованная фоном множества женщин. (женщин рисующих единственную).
Есть такая точка зрения, что сознание живое постольку, поскольку внешний мир живой и меняющийся...такая редукция на внешнем мире. То есть психическая реальность по новому творит себя благодаря внешнему миру.
Интуиция как особая форма психологической бифуркации.
Я бы поверил в феномен явления пророка Иисуса Христа, если бы он не был предсказан ветхом завете. Христос прочитав ветхий завет – выдал себя за пророка. Таких было много, но лишь Иисус оказался самым популярным. Ветхий завет стал подсказкой для Иисуса. Он сыграл в пророка. Он первый додумался? Нет, таких было много? Но чудо ....Смерть произошла только с ним....Потом эту подсказку услышал Мухаммед. Потом это стало частью культуры.
Человечество в ветхом завете додумалось до Христа, как концепции мира. Необходимо соединить учения Бодрийара о знаках (симулякрах) и учения Выготского, как о знаках (орудиях деятельности, как средстве). В начале человеческого пути знаки выступают как источник (социальная память) развития человечества. В эпоху постмодернизма знаки отрываются от человека. По Выготскому, они тоже отрываются от человека и живут своей жизнью. То есть, мы передаем их и из поколения в поколение, но в наше время они как метастазы отрываются. А до этого они органически вплетались. Вообще у диалектико-материалистического подхода Выготского много общего с постмодернизмом (Бодрийяром и других). В чем общее:1. И там и там знаки отрываются и живут сами по себе. 2. Смерть автора в (автора нет, так как художник продукт общественного сознания).
Постмодерн вернул людям то, что раньше людям итак принадлежало, но они этого не осознавали. Это нечтобыло во снах и других феноменах сверхсознания. Одна певица показывала фокусы на сцене. Следовательно, постмодерн, как смешение двух искусств, вроде был, но это было не интересно, бездарно, не было успеха. Это было неграмотное смешение. Не все что смешивается, является постмодерном и претендует на то что бы быть искусством.
Постмодерн всегда был в искусстве, даже в древнем мире. Иначе бы не было развития искусства и средств его создания. Современный постмодерн – это уже самоцель.
Любимов был Вахтанговским актером. Но его мышление опережало исполнение (театральное действие). Следовательно он сам стал режиссером, то есть мышление ушло вперед. Поэтому актёр Любимов стал режиссером. Потом исполнение ушло в перед и игра подтянулась. То есть бимодальность актер – режиссер является диалектикой развития. Эйзенштейн – это Эйнштейн в кино, то есть сделал открытие... только в кино.
Вадим Абдрашитов в одном из своих интервью 2003 г сказал, что кино не меняет жизнь. Дескать, войны как были, так и продолжаются. Он не прав. Кино меняет жизнь. Поэтому войны продолжаются, в том числе и благодаря кино. Меняются люди, сознание,восприятие, мышление. Согласно Жилю Делезу, кино изменяет людей. Другое дело,что понимать под изменением. Войны – это не критерий того меняется ли жизнь.Есть вещи, которые фундаментальны и вечны. Это философский вопрос. А человек,его восприятие и мышление меняется. Яблоко, каким оно было таким и останется яблоком. Причем здесь кино. Войны как были войнами так и остались. Необходимо признать, что кино уводит от воин, благодаря войнам-симулякрам. Воин было бы больше, если бы не было кино.
В кино как нигде более соединяются и внедряются лучшие достижения науки, техники, искусства и.т.д.
Нелинейная психология. Мы вечером сказали одно, поставив цель назавтра. А на следующий день возникла другая реальность – и цель уже не та, но мы продолжаем реализовывать старую цель, находясь в плену линии (проекции). В этом одна из проблем наших страданий. Невроз является следствием того, что мы в плену старых схем, которые уже не работают. Следовательно, это и есть тот самый конфликт по Фрейду. Мы распространяем старые схемы на новые ситуации. Это и есть линейный подход. В действительности психология нелинейна. Возникает нечто, что уже в не рамках линии и проекции. Мы опять приходим к синергетике Пригожина. Нужно развивать теорию нелинейной психологии, то есть постмодернистскую психологию.
С одной стороны, сейчас актеры снимаются в бесконечных низкопробных сериалах с низким уровнем мастерства. А с другой стороны, зрители сами участвуют в этом, снимаясь в реалити-шоу. То есть простые люди стали сниматься как актеры и они играют как актеры. Идет стирание грани между актерами и зрителями. Это и есть симулякры. Это к искусству не имеет никакого отношения.
Не вызывает сомнения факт, что в психике постоянно происходит распространение (психоинерция) процессов прошлого, как неких психоследов, на психическое настоящее. То есть, наблюдается постоянное несоответствие между внутренними живыми знаками прошлого и живыми знаками настоящего. Психическая живость настоящего, в силу ситуационности и спонтанности, оказывается всегда выше психической живости прошлого,снятого в виде архетипов или психических схем и матриц. Всё это приводит к конфликту между психическим прошлым (который по инерции распространяется на настоящее) с психическим настоящим.
Психическое прошлое – это всегда некая линейность и проективность сознания. Благодаря этой проективности, психические процессы (ощущения, чувства, мышление), которые сохранились в памяти, распространяются на настоящие психическое, которое стремится выйти за пределы прошлого, но блокируется психическим прошлым, что и вызывает конфликт психики – конфликт линейности и нелинейности (спонтанности, игры) психики. По сути своей, это конфликт модернистской и постмодернистской составляющих психики. Для того, чтобы не попадать в эту ловушку сознание всегда должно осознавать эту линейность и проективность. Оно должно высвобождаться от неживых и старых психических моделей и схем. Должно быть спонтанным, играть, экспериментировать, принимать окружающее здесь и сейчас (не через призму прошлого или будущего). Ведь образ будущего всегда содержит некую линейность и проекцию. Сознание должно уметь вырываться из плена психических схем (прошлого и будущего) в настоящее, которое есть спонтанность.
Мы обратили внимание на вышеприведённый конфликт линейность-нелинейность психики (в сознании, в бессознательном) и рассматриваем его не только как конфликт сознания и бессознательного, а несколько шире и универсальнее. Ведь у Фрейда тоже имеет место конфликт между цензурой (схема) и либидо (необузданной энергией), между законсервированной энергией прошлого и энергией настоящего, между блоком сознания и потоком энергией, которая вырывается в сознание в сублимированной форме неких живых знаков психики. Наши представления как бы корректируют теорию Фрейда, а именно, сам конфликт сознания и бессознательного. Мы рассматриваем конфликт как столкновение менее живых прошлых схем и более живой настоящей энергией. Согласно психоаналитической теории психика определяется бессознательным прошлым, которое входит в конфликт с настоящим. Мы же обратили внимание на конфликт осознаваемого прошлого (памяти, схем, проекция) и осознаваемого настоящего. Основа этого конфликта заключается в столкновении: линейность-нелинейность, спонтанность-ограниченность, проективность-пространственность и т.п. Причём в наших представлениях менее живое прошлое формируется не только на основании внутренних психических знаков, но и благодаря живым знакам внешнего мира (симулякрам и т.п.). С нашей точки зрения, конфликт мертвых знаков и живых знаков (настоящих, спонтанных) – это конфликт менее живой прошлой или будущей семиотики с настоящей, живой, спонтанной семиотикой (прошлые или будущие знаки и схемы, являются проекцией благодаря подсознанию как некой энергии, которая делает психику линейной проективной). Эта энергия давит и создает заблуждения, иллюзии как схемы и проекции о мире, которые напоминают психические протезы, идущие как изнутри (из подсознания), так и снаружи, благодаря миру симулякров. Благодаря этим симулякрам в нас все меньше и меньше спонтанного и мы всё больше и больше погружаемся в «ад того же самого» (Бодрийар). Ранее человечество больше прибывало во внутреннем «аде того же самого» (архетипы и т.д). Теперь мы погружаемся во внешний «ад того же самого» т.е. симулякры как живые внешние знаки, оторванные от реальности. Когда эти два психических протеза (внешний и внутренний) соединяться, тогда, по-видимому, наступит смерть живности психики и она перестанет двигаться в игре и спонтанности, превратившись в неживой механизм. Мы станем теми мертвыми велосипедистами которые крутят педали, после остановки сердца. Бодрийар не учел этого, и поэтому, по-видимому, в настоящее время мы ещё не настолько достигли этого «ада того же самого» в силу того, что у нас есть ещё внутренние психико-эволюционные и живые протезы (архетипы) и их наличие может противостоять симулякрам (или наоборот способствовать «аду того же самого»). Когда все архетипы станут привитыми и искусственно созданными с помощью развивающихся информационных технологий и масс-медиа, а эволюционные архетипы отомрут, только тогда, пожалуй, наступит истинный «ад того же самого».
Возникает конфликт между протезом (живыми знаками прошлого и будущего) с живым организмом (психическими знаками настоящего). Психический след – это и есть память как некий психический протез мира. Он одновременно и нужен и вредит нам. Мы жертвы памяти. В то же самое время, память помогает нам выживать. По Фрейду память – это прежде всего подсознание (схемы прошлого), которые постоянно находятся в конфликте с настоящим. Согласно психоаналитической теории, энергия настоящего(либидо) всегда находится в конфликте с энергией прошлого (принцип реальности, которая видится через призму прошлого). А между этими энергиями настоящего и прошлого, находится энергия прошлого, называемая цензурой. Таким образом, согласно Фрейду животворящее настоящее полностью определяется энергией либидо. У него полностью игнорируется ситуационная составляющая психики, некоим образом не связанная с живым настоящим, спонтанным, интуитивным. По Фрейду настоящего как бы нет, есть переносы, сны с открытыми глазами на явь. Мы же рассматриваем качественно иной конфликт. Мы рассматриваем схемы как живые проекции и схемы. Человек всегда страдает от своих заблуждений, но и ищет их. Сознание само индуцирует заблуждения. В этом его спасение и живность. Сознание должно само за блуждать себя с помощью творчества. Только благодаря этому возможно разрешение конфликта, о котором мы говорили выше (конфликта протеза и живого). Только в творчестве спасение. Память это всегда костыли психики, мешающие ей ходить самой. В конце концов, злоупотребление этими костылями приводит к протезам (симулякрам) психики (внутренним симулякрам). Необходимо вырваться и выбросить эти костыли модернизма и пойти самим, не благодаря протезам. Сначала человечество пользовалось костылями модернизма. Теперь оно их выкинуло, и пошло благодаря протезам – отбросам постмодернизма. Нам нужно жить не благодаря отбросам постмодернизма (симулякров), а благодаря лучшим достижениям постмодернизма, которые способствуют творчеству и креативности человечества. Как вырваться из этой ловушки сползания в мертвые модели и схемы. Перестать мыслить? Можно капитулировать перед миром и верить в тайну Всевышнего. А можно престать мыслить благодаря восточным религиям (йоге, медитации) или играть с миром в постмодернизм. Попытаться переиграть его. То есть творить, быть художником в истинном смысле слова. И все таки человечество всегда чихало на модерн так как не делало выводов из уроков истории, организуя вновь и вновь войны. Это креативность, но это не совсем так?
Меняются поколения. Приходит не новое (наработанное прежними поколениями) мышление новых, а старое мышление новых. Новые опять модернисты. Живут в старых схемах, но в новых условиях. Поэтому опять возникают войны. Что бы воин не было модернизм должен прекратится (уйдут страхи и беспокойства). Следовательно, мы обречены на единение и духовность. Человек живет тогда, когда не находиться в плену этих психических схем и проектов вызванными страхами, пустотой, проблемами выживания. Иначе он просто существует. Истинное как осознание бытия, как жизнь только в пограничной фазе, в риске, игре, экстриме, преодолении. Именно там умирают эти мертвые психические схемы и проекты и возникает ощущение жизни и мира. Нужно быть вне мышления, вне смерти. Между ними. Там жизнь. Там смысл жизни. Во всем остальном психические схемы, как продукт работы выживания тела. Психические схемы от тела, от потребности. Жизнь души от непредсказуемой среды, творчества, риска, преодоления, пограничной ситуации, где нет места мышлению.
Фрейд прав. Мысли возникают от страха. Но осознание всего этого мало, нужна ещё практика, которая хорошо представлена в религиозной практике. Женщина в себе меньше содержит эти психические схемы. Они интуитивны, живут сердцем. А мужчины более логичны модернистичны в отличие от женщины. Женщины более постмодернистичны.
Мы живем в интересное время. С одной стороны, философы отвергают постмодернизм философии, а с другой, сами имеют постмодерновое сознание, благодаря современным информационным технологиям. Необходимо различать постмодернизм как философское учение, от постмодернизма как социологию и психологию явления, в котором мы прибываем. Следовательно, нельзя отрицать философию постмодернизма.
Женщины более постмодерничны, креативны. Только почему у них нет плодов творчества? Они творят человека. Они живут, рожают. Они в заботах. А творчество – это удел неживущих, это всегда страдание об идеале, о сущности – это всегда выражение конфликта с кем-то. А у женщин нет схем, она в реальности, у нее нет конфликта, она не страдает о сущности бытия, она уже в сущности. У нее нет необходимости выражать конфликт и страдать о сущности бытия. Она в сущности бытия, поэтому она не выражает сущность.
Часто художник не живет так он в схеме. Попытка выйти из схемы и есть творчество. У женщин – жизнь и есть творчество. У нее все непрерывно. А у мужчин – прерывно.
Постмодернистский анекдот: Старый бейсболист умирает. Его друг, успокаивая его говорит, что он попадет в рай и там будет играть в бейсбол. Старый бейсболист переживает, что там не будет его друга. Ночью приходит дух говорит, что, дескать, через два дня, он будет на том свете и действительно будет играть в бейсбол. Более того, дух просит передать его другу приятное известие, что он тоже будет играть через два дня в бейсбол с ним, то есть на том свете.
Постмодернизм – следствие развития технологии и психологии. Благодаря мобильнику вы можете общаться, находясь внутри разрытой могилы с человеком, который находится на курорте, на другом конце земли.
Симулякр – продукт тиража. Следовательно, спасение в том, чтобы вырваться из ада того же самого. Современные, известные поколения – продукты бездарной тени великих родителей. Это имеет место не только в кино, но и в бизнесе, науке. Они паразитируют на наследии отечества, а сами еще ничего не сделали.
Согласно Жану Бодрийару, изменилась вся чувствительность. Осязаемость больше не является органично присуще прикосновением. Она просто обозначает эпидермическую близость глаза и образа. Это конец эстетического расстояния взгляда. Бодрийар говорит о мёртвых велосипедистах, которые во время гонки вдоль Транссибирской магистрали, после аврий и остановки сердца, с возрастающей скоростью продолжали крутить педали своих велосипедов. Мы успешно прошли три стадии этой конструкции: смерть бога, смерть автора, смерть читателя, и теперь мы переживаем четвертую стадию – смерть и конструктора.
На смену постмодернизма должна придти эпоха тотальной тактильности. Принцип неопределенности заключается в вопросе – мир смотрит на нас или мы смотрим на мир, или глаза мира смотрят на нас, или наши глаза смотрят на мир.
Известно, что мышление начинается там, где единичное переходит во всеобщее. Наше человечество ощущает переход единичного ко всеобщему. На экранах телевизоров возникает те же самые эйдосы Платона, которые возникают не в нас, а на экранах. Это копии наших эйдосов. Мы научились выражать психозы, наше глубинное. Но это лишь грубая подделка, симуляция. Но они захватывают нас. Теперь человеческое мышление основывается на этих симулякрах. Является все это очередной диалектикой? Мы уходим от единичного ко всеобщему, переходя от всеобщего к симукрам всеобщего,в котором нет Другого. А может быть Другого не было, и нет в мышлении. Ведь автор умер, субъекта нет, т. е. постмодернизм достиг апогея. Может масс-медиа не причем, а просто пришел постмодернизм. И все-таки, Другой будет, благодаря катастрофам, чтобы мы воспроизводили себя и не ходили по кругу симулякров. Симулякры – это понимаемая ценность, в которых нет ядра ценности переживания(единичного). Симулякры – это внешние копии внутреннего единичного преобразующегося во всеобщее, которое без Другого. Благодаря симулякрам мы визуально в зеркале увидели свое внутреннее психическое – протез психического,который не изменяется. Он растет как метастаз.
Существует мир вымышленных симулякров. Это все то, о чем говорилось выше. Существует мир внутренних симуляторов. Это наши внутренние знаки, значения, оторванные от реальности (например, наркотические иллюзии). Внешние и внутренние симулякры взаимозависимы, взаимообусловлены. Первые создаются за счет искажения объекта восприятия. Вторые – за счет искажения самого восприятия.
Существует следующее развитие симулякров: а) когда есть связь знака и референта, б) когда отрывается знак от реальности, в) когда знаки отрываются и начинают смешиваться с Другим (транс-явление, например, транс-религия, транс-политика и т.п.), г) уровень развития без Другого, д) катастрофа, е) переход на другой уровень.
А может постмодернизм всегда был как туфта и подделка в искусстве. Пародия всегда существовала, играли с тем, что есть. Игрой подходов художественного творчества заправляет диалектика или хаос (постмодернистский подход).
Постмодернистский подход ярко виден в творчестве М. Булгакова. Столкновение прошлого и настоящего, мир сатаны и реального мира, внутреннего мира собаки и реального мира. Это позволяет по-другому взглянуть на человеческий мир.
Существует нами сформулированный принцип единства модернизма и постмодернизма (среди моих коллег философов и психологов его называют принципом Гарифуллина). В ранних моих статьях было показано, что имеет место диалектика постмодернизма и модернизма. Показаны истоки истинно живого, живость психики. Показано, что живость любой системы всегда определяется диалектикой модернистской составляющей любой живой системы, т.е. система имеет всегда в себе некую память о себе, структуру, элементы, которые связаны по определенному закону. Живая система имеет некую линейность, схематичность, наличие центра, линии, логики, плюсы и минусы, полярности и т. п. – все то, что делает структуру структурой. Но в ней есть и нечто от хаоса, от беспорядка, нечто непредсказуемое, которое поступает в систему от непредсказуемой среды. Непредсказуемость и есть постмодернистиская составляющая этой системы, а предсказуемость, в которой описывается некая закрытость системы, замкнутость, модельность – это модернизм. Принцип единства модерна и постмодерна заключается в том, что с одной стороны любые модернистские подходы, такие как психоаналитический, архетипический, диалектический, эмпирический, все друг с другом связаны, но влияют друг на друга, взаимно переплетаются и влияют также на постмодерн. Постмодерн можно обнаружить в диалектике и диалектику в постмодерне. Хаос в порядке и порядок в хаосе. Они друг на друга влияют. Это принцип единства хаоса и порядка.
Любая живая система заправляет случайностью, а с другой стороны диалектикой. Они связаны. Внутренний подход – это всегда модерн, а внешний – постмодерн. Диалектика между модерном и постмодерном – это уже диалектика. Между модерном и постмодерном, в их взаимоотношении есть модернизм, т. е. диалектика. В постмодерне есть свой модернизм. В модернизме есть постмодернизм, т. е. при определенных условиях то, что является хаосом становится порядком. Любой порядок, который развивается в модернистской системе – это частый случай беспорядка.
В постмодернизме фон с фигурой находится в диалоге. Они взаимоактивны, то есть непассивны как в модерне.
Произведение Булгакова«Мастер и Маргарита» – это особая солянка различных реальностей, пространств,времени, различных эпох, мира сатаны и реального мира. Здесь представлено множество столкновений различных реальностей.
Текст текстов в хореографии. Танцуют от радости, а движения агрессивные.
В изобразительном искусстве модернизм заключается в сбалансированности цветов, в наличии начала и конца и т.д.
Провидец – очевидец видений.
Постмодернизм строгает живое под символы мира. Имидж – знаки о себе. Известная персона стареет, понимая, что на старом лице делать деньги нельзя. И приходится делать операцию под прежние знаки. Лицо строгают под знаки. Живое строгают под мертвые символы. Человек хочет носить на лице мертвые знаки успеха прошлого, и готов на всё. А знаки могут быть живыми только те, которые соответствуют настоящему лицу (манипулятивный подход в искусстве и творчестве).
Часто постмодернистских философов путают с постмодернистской реальностью. Да, постмодернизм – это реальность. Необходимо знать постмодерн и внедрять его лучшие достижения.
В настоящее время каждый автор не просто анонимен, он лежит в своей Интернет келье. В постмодернизме фигура рисуется фоном, сотканным из материи другой реальности. В модернизме фигура рисуется из элементов той же реальности.
Если в модерне и были шедевры, то только те в которых был элемент постмодернизма (прорыва из традиций). Мы должны критиковать с ярыми постмодернистами, которые игнорируют модерн (не зная его как такового). Это халтурщики. И в то же время, должны в тоже время бороться с теми, кто сидит в догмах, будучи ярым модернистом.
Искусство развивается в постмодернизме, следовательно, планка растет. Вот, например, вышли в тираж художественные фильмы, в которых нет эстетики, так как нет дефицита. Имеет место изобилие фильмов. Следовательно, необходимо поднимать планку. Чтобы засветиться, нужны новые качества иные творческие решения.
Эссенция – это однотипные письма, которые читаются в передаче, где заказываются татарские песни. Пишут разные люди, но создается впечатление, что пишут одни и те же. Это и есть эссенция.
«33 коровы стих родился новый, как стакан парного молока». Сознание детей постмодерновое. Замерзший от ветра ребенок говорит «колбаса все-таки лучше того, когда ветер дует».
Посмотрел кинофильм режиссера Шпаликова. Глубокий фильм. Посмотрел на одном дыхании. Там есть постмодернистский подход. Главные персонажи смотрят пьесу «Вишневый сад» и общаются. Идет как бы столкновение той реальности, в которой находятся главные герои фильма с персонажами пьесы, которую они смотрят сидя в зале. И пьеса «Вишневый сад» смотрится по-другому. Она там является фоном.
В эпоху модернизма все художники верили, что они как авторы есть, а автор умер. После смерти автор умирает, т.е. автора нет не только при жизни, но и после смерти. Модернизм рисовал какую-то линию, проекцию об этом будущем, о жизни художников после смерти. Это не так, это уже не автор, т.к. ещё при жизни автор уже умер. Мотивация художников становится другой. Впрочем, зрелые авторы уже давно понимают смерть автора, понимая, что они входят в вечность только не в том тщеславном понимании, как это представляли себе близорукие, бездарные художники эпохи модернизма.
В нас все больше и больше психических протезов всевозможных растиражированных, копированных копий поведения, мышления, реакций. Мы зомбированы. Мы видим то, как мы не уникальны. Мы узнаем себя во всех. Причём не в одежде, а в мыслях, переживаниях. Нас нет, мы как все. Нашей индивидуальности нет, нет свободы, нет экзистенции. Мы симулякры. Это ад того же самого. У нас в голове есть психические протезы. Потрогайте их. Протезы полученные зомбированием СМИ. Так что у нас есть не только зубные протезы, но и психические.
Психический процесс определяется не прошлым, а непредсказуемым настоящим (непредсказуемой средой).Живность определяется непредсказуемой средой. Есть фрейдистская психическая детерминированность, при которой имеет место один ствол и от нее отходят различные ветки. Но есть и синергетическая непредсказуемость, когда каждая ветка сама по себе может непонятно где выйти и может найти процесс(постмодернистский проект ризомы). Существует многовариантность процесса в одной точке. У Фрейда же существует одна версия продолжения психических процессов, а согласно синергетическому подходу существует много вариантов.
Феномен копии копий в психике приводит к старению души. Все превращается в ад того же самого. Истинное творчество там, где нет копии копий.
Симулякры были внутри по Батаю, потом вышли наружу (Бодрийар).
Во всех нас сидит внутренний режиссер-постановщик, который является создателем наших жизненных иллюзий. Но есть иллюзии действительно постановочные: в театре, кино и т.п.Таким образом, истоки театра в нас самих, в нашем внутреннем обмане.
Согласно Жилю Делёзу сознание устроено как кино и имеет место некие подвижные срезы сознания. Иными словами, Делёз разработал теорию сознания по подобию кино. В действительности, существуют иные инструменты для создания изображения отличного от кино и там информация и изображение формируются не благодаря кадру, а благодаря цифровым подходам, то есть благодаря компьютерно-лазерным технологиям. И там, на диске в частности, всё устроено не по принципу кино, а совершенно иному принципу. И вот эти новые принципы, которые заложены в компьютере можно распространить на сознание и разработать теорию сознания, основанной не феномне кино (ктноплёнки и т.п.), а на том подходе, который имеет место в информационных технологиях, то есть, в лазерных дисках.
Можно модернизмом(фоном) рисовать фигуру постмодернизма. А можно, наоборот, постмодернизмом, как фоном рисовать фигуру модернизма. Они изнанки друг друга?
Симулякры Бодрийара – это рай изобилия, где нет работы воли. Это и есть ад того же самого. Рай тождествен аду того же самого. В раю нет преодоления и поэтому нет ценностей, которые всегда являются продуктом и результатом преодоления.
Мозг – это самый сложный музыкальный инструмент, состоящий из клавиш – нейронов, которые образуют аккорды, ансамбли, оркестры, причём все вместе в разных иерархических структурах. Человек – это сложный оркестр с разными инструментами, которые находятся в мозге. Это сложное суперпозиция и наложение всех этих инструментов, (мышления, памяти, структурами связанными с восприятием). Это очень сложное взаимодействие и суперпозиция модерна и постмодерна. Всё это в сумме дает живость психики. Но это оркестр, который импровизирует под действием непредсказуемой реальности. Поэтому психические процессы определяются не отдельными нейронами, а информацией связанной с другими нейронами.
Постмодернизм игра всего мира в кость. Все это свидетельствует о том, что мир все больше и больше отдает предпочтение не детерминизму, не науке, а случайности, то есть неким неведомым силам, которые не может описать наука. Следовательно, мир все больше и больше открыт этим силам, признавая свое бессилие. Это и есть усиление открытости к религии, к Вере. Восток несмотря на насилие технологии упрямо верит в Аллаха.
Проявить свою творческую индивидуальность в эпоху тиража (симулякровых технологий) сложнее. Поэтому повышаются требования. То, что раньше было уровнем сейчас уже не является уровнем.
Мы не воспринимаем реальность, мы лишь принимаем сигналы из окружающей среды, которые мы организуем в форме предположения, причем так быстро, что мы даже не замечаем, что это предположение. В этом суть нашей теории самозаблуждения и принципа иллюзионизма [1].
Необходима качественная новизна, а не количественная. А в остальном? всё индивидуально. Лунная походка Майкла Джексона – это феномен синтеза между реальностью и виртуальностью. Это противоречие в хореографии, то есть конфликт между частью либретто и целого. Загадочность движения – вот в чём эстетика хореографии. Случайность в творчестве – это постмодерн.
Психодрама – это по сути постмодерн в театре, это противопоставление и диалог зала и сцены. Роль зала и сцены могут меняться местами. Зала вообще может не быть и аудитория может иметь другую роль и т.д.
Духовно-смысловой подход – это, прежде всего ответственность, это работа не ради чего-то, а вопреки. Работа как миссия.
Архетипичность в музыке. Музыка расслабляет своими гармониками. Музыка может внушать воспоминания и поэтому возникают глубинные переживания.
В результате история кино по Делезу предстаёт историей событий восприятия, спровоцированных развитием кинематографа. Тип образности, сформированный кинематографом, стал неотъемлемой частью нашего восприятия, но он не может быть постигнут изнутри философией, всё больше ощущающей свои границы, всё пессимистичней настроенной в отношении собственного будущего. Именно выход за рамки философии, попытка взглянуть на неё извне, осуществляется Делёзом в двухтомнике «Кино». Именно этот теоретический жест требует наибольшего напряжения, ибо может быть впервые в истории философии после Ницше, мы становимся свидетелями попытки отыскать место философии (по ту сторону её границ, которая сама философия ощущает постоянно, а в ХХ веке особенно). Учить и кинематографиста, и теоретика, и философа именно доверию к опыту, который неочевиден, к восприятию, которое не вполне принадлежит нам, к знанию, которое кажется всегда недостаточным. Сам Делёз, говоря об изменяющемся современном мире, отношении между словами и образами, называет эту ситуацию «педагогикой перцепции», противопоставляя её господствовавшей ранее и до сих пор крайне влиятельной, но распадающейся на наших глазах «энциклопедии мира». И можно с уверенностью сказать, что кино несёт в себе этот воспитательный заряд. Педагогика перцепции, или если угодно обучение восприятию, – вот этот важный посыл, который рождается из столь проблематичного контакта философии и кино.
Мы послушно следуем за собственными привычками, воспринимаем то, что привыкли воспринимать, знаем то, что прочли в «энциклопедии мира». Действительно, как читать подобную книгу, если этих фильмов нет в памяти, если они невидимы? И что даёт знание всех этих имён, фильмов, кадров, сцен, эпизодов, которые можно знать, помнить, представлять их заново в собственной памяти, что даёт это, если всякий раз мы натыкаемся на то, что точность представления ничего не стоит, что она включена в игру неких иных образов, где уже неважно, насколько вы хорошо помните фрагменты с фильма. Из того ли фильма? Тот ли фрагмент? Итак, читатель Делёзского «Кино» – тот, кто готов к смене характера перцепции, к опыту иного типа, неотличимого от всегда неясных оснований мышления, кто рискует расположиться в области, для которых ещё нет территорий, ибо они располагаются вне пространства власти языка и активного восприятия. Ведь проблемы остаются теми же, если даже небольшими, ибо из ситуации знаний труднее совершить этот поворот опыта восприятия, к которому приглашает Дилёз.
Кино мыслится Делёзом именно как стихия движения и изменчивости, и в этом оно близко Ницшевской «Воли к власти», понимаемая как движущая различие, стирающая противопоставление господства и подчинения, силы и слабости, утверждения и отрицания. «Воля к власти» есть само становление, то, что Делёз будет описывать как «план имманентности». Природа «Воли к власти», по Ницше, не в том, чтобы вожделеть, не в том даже, чтобы брать, но в том, чтобы творить и отдавать. Итак, «кино» – своеобразный материальный эквивалент Ницшевской «Воли к власти», место, где растворяется философия, взыскующая смысла, где выходят на поверхность смутные образы, ещё не закрепленные в изображении, не обладающие никакой ценностью. Эти образы захватывают нас, очаровывают, возвращают нам реальность, но это не реальность «как таковая», а реальность желания, тех сил, что вступают в отношение друг с другом и порождают власть как абсолютное желание (а не только как частное желание господства). Но именно потому, что материя кино есть пространство отношения сил перцепции (интенсивности), аффектов и желаний, незначительных (не имеющих ценностей) настолько, что они не могут быть опознаны субъектом восприятия в качестве таковых, а, напротив, в своём взаимодействии формирует самого этого субъекта по определённым правилам, – именно потому кино есть непросто «возвращение реальности», но просто точное её воспроизведение, но такое возвращение, когда возвращается частное, только отобранное желанием, или, как говорил Ницше «о вечном возвращении» – «избирательное бытие». Можно сказать в кинематографе возвращается только та реальность, которая фиксирует мир в становлении. Именно поэтому Делёз никогда не говорит о кино как ожившей, начавшей двигаться картинке, а сразу начинает с того, что кино открывает особый тип образа – образа-движения, несводимая никакому изображению, а располагающаяся в пространстве между изображением, фиксируемыми естественным человеческим восприятием и находящегося за рамками данного типа восприятия. Представление кино как о движущейся картинке неявно предполагает, что реальность здесь находит свой дубликат, свою копию, восприятие, которая устроена по законам естественного восприятия. Для Дилёза реальность, «возвращена» в кинематограф, диктует иной тип восприятия, иной опыт который становится достоянием каждого, – опыт виртуализации. Именно в кинематографе «виртуальное» оказывается непротивопоставленным «реальному», но становится его составной частью. В кинематографе мы имеем дело с такой образной системой, которая не сводится к традиционным системам представления, с набором образов, которая виртуализирует реальность. До сих пор удел именно философии и, в меньшей степени искусства, стал итогом виртуализации реальности. Тотальность кинематографической виртуализации ведёт за собой Делёза, и потому именно в кино он находит возможность «возвращение философии» как раз в тот момент, когда она постоянно рефлектирует собственную смерть. Но у этой философии уже иной субъект. Субъект, открытый системам, захватывающим его, открытый «Воле к власти». Это уже не субъект восприятия, способный производить образы, а субъект, открытый воздействию образов настолько, что они перестают требовать воспроизведение, оставаясь единичными, повторяясь случайно, создавая смысл – события в акте этого случайного повторения. Итак, кино – это такая система, которая непросто пробует иного типа восприятия, но меняет сам характер опыта. Кинематограф формирует собственность субъекта восприятия, и этим субъектом являюсь уже не «я», психологизированность субъекта, а массы. Последняя как субъект восприятия не сводима к пониманию субъективности, сформированная новым временем по принципу картезианского каджита, когда произошло отождествление понятия «я»,«субъект», когда неотъемлемыми характеристиками субъекта стали активность и способность к представлению (производство и воспроизводство образов – представление). Характеризуя восприятие кинозрителя, Бениамин пишет о том, что это восприятие не ограничивается только оптикой, что «развлекательно-расслабляющая искусство незаметно проверяет, какова способность решения новых задач восприятия». И далее: «Прямым инструментом тренировки рассеянного восприятия, становящегося всё более заметным во всех областях искусства являющегося симптомом глубокого преобразования восприятия, является кино». Мы же можем сказать, что этот субъект ориентирован не на индивидуальное восприятие, а на ту его область, которая отдана «всеобщей сообщаемости знания и удовольствия» (Кант). Такой субъект лишён индивидуально-психологических характеристик, а потому теория восприятия должна быть депсихологизирована. Вопрос, однако, заключается в том каков тот путь депсихологизации, которая бы позволила приблизиться к силам, отношения между которыми составляет план имманентности кинематографа.
Статика феноменологии, где единственно возможное движение – это соединение в последовательность редукционистских жестов, приводящих к центру – нередукциированному опыту бытия – в – мире, вступают в конфликт с кинематографом именно потому, что кинематографическое движение не имеет закреплённости в мире феноменов.
Дилёз указывает на то, что кино акцентрична, кинематографические образы уже не выстраиваются вокруг какого-либо частного опыта, поскольку сами не произведены никаким опытом. С изобретением кино, как пишет Дилёз, «уже не образ становится миром, но мир собственным образом». Судя по всему, и Гусель и Хайберга ощущали неявного «угрозы», исходящего от экрана, Неслучайно они игнорируют кино как объект исследования. Мэрлот Понти, пытаясь выявить кинематографические рамки, приходит к выводу, что здесь пролегают границы, за которыми начинается «новая психология», но для философии, по его мнению, кино всё-таки ложный союзник. Анализы Ингардона фактически сводят кино к изобразительной «музыки феномена» (воплощению чистой интенциональности).
Идея Дилёза состоит в том, что образ в кинематографе формируется не изображением движения, но такими движениями, которые не в состоянии сформировать образ в качестве представленного, в качестве образа-изображения, образа-представления, на которые всегда опиралось искусство и с которым имеет дело феноменология. Что же это за движение, порождаемое кинематографом и определяемое Дилёзом как образ движения? Как вообще возможно говорить о нём, зная, что сам язык является мощнейшим постановщиком образов представления?
Интуитивный подход (материя памяти), написанная в 1896г., т.е. в то же самое время, когда появились первые ленты братьев Люмьер, явилась, как показывает Дилёз, теорией кинематографического восприятия до кинематографа. В ней Бергсон предложил совершенно неожиданный подход к проблеме образа, попытавшись рассматривать его как изменчивость – в – себе, как способность к самодвижению. Мысль Бергсона в плотную подошла к понятиям, о том, как овладеть движением, но так и осталась нереализованной. Бергсон не ощутил тех потенций, которая несла в себе его теория. Он прошел мимо возможности применять её в кинематографе. Более того, в «творческой эволюции» 1907г. он проводит аналогию между кинематографом и рациональным мышлением: и в том, и в другом случае жизнь воспроизводится механически, по кадрово; реальное дление, движение самой жизни, подменяется механической абстракцией времени. В главе «кинематографический метод» он приводит кино лишь как пример фотографии, искусно приведённое в движение и создающая иллюзию реальности, подобно тому, как наша научно-рациональная мысль, постоянно пытается подменить собой жизнь, стремление, соответствовать материям. Совсем иная картина предстаёт в материи и в памяти у Бергсона, где проводится последовательная критика «естественное» положение, согласно которому вещи принадлежат нашему сознанию в качестве образов (образ вещей). По Бергсону, образы не есть образы «чего-то», они просто есть. Он отделяет образ от зрения (и представления). Образ принадлежит самой материи, он формируется в вещах, а не в психике, и именно благодаря им (образам) возникает ситуация видения. Мэрлот Понти высказался по этому поводу так: «Никогда ещё не замыкался круг между бытием и «я», так чтобы бытие для «я» было зависимо, а зритель существовал для «бытия». Никогда ещё не было описано первозданное бытие воспринятого мира. Раскрывая его вслед за рождающейся длительности, Бергсон отыскивает в сердцевине человека «до сократических и до человеческих» смысла мира. Такой смысл мира никак не вписывается в картезианство, поскольку здесь «я» теряет свою способность самотождественности. Бергсон показывает, что целый пласт нашего существования – память – является источником тех образов, полнота которых не схватывается картезианским «я» существующим только в настоящем времени. «Дилизианская виртуальность» возникает в тесной связи с теорией памяти Бергсона. В логической системе Дилёза эта «виртуальность» противостоит не«реальности», а актуальности.
Противопоставление виртуальности и реальности возникло из ложного понимания прошлого как того,чего уже нет, и смешение бытия и бытия – в – настоящее. Пласт образных – воспоминаний, открытый Бергсоном, подсказывает нам, что скорее нет настоящего.Оно находится в чистом становлении – всегда по ту сторону «я». В этом смысле оно действует, оно активно, оно актуальность. Актуальность же прошлого приостановлено. Но, как пишет Дилёз, не приостановлено в бытии. Оно не активно, но оно есть. Такое воспоминание не имеет психологического порядка существования, поскольку психологическое – это всегда настоящее. Через «чистые воспоминания» Бергсон описывает как таковое, где прошлое для него – антология, а бытие – невспоминаемое, актуализирующая в разного рода «психологизация». Для Дилёза кино непросто ацентеична, в нём непросто отсутствует точка укоренённости, которая была ранее закреплена за субъектом, кино – это мир, где образ приобретает движение, становится образом-движением. Это не образы чего-то, не образы вещей. Они в вещах, ведь свет, в Дилёзенском кинематографическом мире тождественна материи, ещё не отражён и не проявлен,«взгляд находится в вещах, в образах – в – себе, а фотография, если таковая есть, уже впечатана внутри вещи для всех точек пространства. Также обстоит дело и со светом, который «содержит» объекты, но невидимости, и теперь последний уже не акт видящего субъекта, не то, что поставляет нам зрение, но «мульти-сенсорные комплексы», выходящие на свет» (Дилёз). Бытие – свет, таким образом, это то, что «только и способна соотносить со зрением и одновременно с другими органами чувств, каждый раз следует сочетаниям, которые сами по себе являются зримыми. Например, осязательное есть способ, с помощью которого зримое скрывает другое зримое. «Виртуальная видимость» – «видимость за пределами взгляда – преобладает над другими формами перцептивного опыта и не опилирует ни к зрению, ни к слуху, ни к осязанию».
Кино – виртуальная видимость. Дилёза без преувеличения можно назвать первооткрывателем этих новых сил, в которых субъект не только исчезает, но и его исчезновение сигнализирует возвращение мысли, слишком сильно зависевшей именно от такого (индивидуализированность субъекта) субъекта, а возвращение философии и раньше(в средние века, например) вполне обходившегося без именно такого понимания субъекта. Кино открывает нам возвращение мысли, забытое в эпоху господства субъекта. У Дилёза оно оказывается «ближе к мысли, чем фотография и даже чем литература, почти совпадая с тем, как устроена сама мысль. Развитие же кинематографа (его естественное) идет по пути всё больше виртуализации(наращивание цветовых, звуковых и прочих эффектов), т.е. по тому пути, где реальность в смысле оказался более ощутимой, чем та физическая реальность, которую кино якобы повторяет». Именно здесь пролегает граница, отделяющая образ-движение, от образа-времени. Итак, «виртуальная видимость», «бытие – свет» – это то, что составляет план универсального становления, та материя, которая населяет образы-движения, или «подвижность срез длительности» (Бергсон), противоположна неподвижным фотографическим срезам. Кинообраз формируется из невоспринимаемых интервалов, из тех промежутков, в которых образ не может стать изображением. Именно здесь проходит граница в понимании природы кино между Дилёзом и Бергсоном, для которых движение в кино есть соединение неподвижных фотографических срезов – изображений, т.е. момент видимости, привилегирован для восприятия. Хотя зазор между случайным компонентом, фиксируемый кинокамерой и привилегированным моментом, выделяемый человеческим глазом, издавна интриговал теоретиков кино. И в этом смысле, являясь кинозрителем, «я» перестал быть воспринимающим субъектом, а становится «каждым» тем «некто» повседневной среды,в котором обнаруживает в себе общность знания и удовольствия, бытие – с – другим, или, что в данном случае тоже самое, становление – другим, т.е. протезы Бадрияра. Понятия кадра, плана и монтажа принципиально отлично у Дилёза оттого, что подразумевает под этим технология производства фильма и кинотеория. Для него это, прежде всего понятия, которые совпадают с перцептами, их сформировавшими, и которые составляют план имманентности кино. В этой связи следует вспомнить Бергсона, в его написанной в 1896г. книгу «Материя и память», которая оказалась своего рода диагнозом кризиса психологии. После неё уже невозможно стало противопоставлять движение как физическую реальность внешнего мира образу как психической реальности сознания. Открытие Бергсоном «образы-движения» и более глубокого «образа-времени» по сей день, сохраняют столь громадное значение, что нельзя сказать наверняка, что все ли последствия этого открытия нам известны. Несмотря на, пожалуй, через чур агорную критику, которую Бергсон чуть позже подверг кинематограф, ничто не может воспрепятствовать объединению Бергсоновского «образа-движения» с образом кинематографическим. Ведь кинематограф работает с фотограммами, т.е. с неподвижными срезами, и используется 24-мя (на заре своего существования – 18) образами в секунду. Но, как часто замечает, показывает он нам не фотограмму, а усреднённый образ, на которое движение не налагается, с которым оно не присовокупляется: движение, напротив того, принадлежит усреднённому образу как непосредственная давность. Похоже, что точно также, обстоят дела и с естественным восприятием. Но тут иллюзия исправляется до восприятия, в силу тех условий, которые делают восприятие возможным для субъекта. А вот в кинематографе восприятие исправляется синхронно с появлением образа, но зритель воспринимает показуемое безоговорочно (в этом отношении, как мы видим, феноменология имеет основание предполагать различие по природе между естественным и кинематографическим восприятием). Словно, кино не добавляет к образу движение, а даёт нам непосредственно образ-движение. Несмотря на то, что оно даёт нам срез, срез этот обладает подвижностью, это неподвижный срез плюс абстрактное движение. Опять же весьма любопытно, что Бергсон, можно сказать, открыл существование этих подвижных срезов, или «образов-движений». И открыл он их до «творческой эволюции» и до официального рождения кино – 1896 г.; в книге «Материя и память»: открытие «образа-движения», воспринимаемого вне рамок естественной перцепции, стало чудесная находка первой главы «Материи и памяти». Следует ли полагать, что 10 лет спустя Бергсон позабыл о нём? Т.е. «это своего рода динамический образ динамичного мира. И это Бергсон знал лучше, чем кто бы тот ни был, ибо он преобразовал философию, поставив вопрос о «новом» вместо вопроса о «вечности» (Каким образом возможно создание возникновения чего-либо нового?). Например, он утверждал, что новое в жизни не могло появится у её истоков, поскольку поначалу жизнь была вынуждена подражать материи... Разве не так же обстоят дела и с кинематографом? Разве кинематограф на заре своего существования не был вынужден имитировать естественное восприятие? Каково было тогда положение вещей в кино? С одной стороны, съёмка была фиксированной, что означает пространственную и формальную неподвижность плана; с другой же стороны, кинокамера «смешивалась» с проекционным аппаратом и работала с абстрактным и единообразным временем. Эволюция кино, обретением им собственной сущности или новизны произошли благодаря монтажу, подвижной кинокамеры и утрате зависимости съёмки от проекции. После этого план перестал быть пространственной категорией, превратившись во временную; срезы же сделались подвижными. Вот тогда то кинематограф и обрёл те самые «образы – движения» и с первой главы «Материи и память». С другой же стороны, в первом Бергсоновском тезисе заложена критика кинематографа, изобличаемого как одна из упомянутых иллюзионных попыток, как попытка, знаменующая собой кульминацию иллюзии.
Итак, мультипликационный фильм отсылает к картезианской, а не к евклидовой геометрии. Он показывает нам не изображение, начерченное в отдельно взятый момент, а непрерывность движения, вычерчивающего изображение. Вот в чём различие между современной диалектикой, приверженцем которой объявляет себя Эйзенштейн и диалектикой древней. Последняя представляет собой порядок трансцендентных форм, актуализирующихся в движении, тогда как первая заключается в производстве и в сопоставлении между собой сингулярных точек, имманентного движения.
Современные постмодерновые технологии в современном кинематографе. Каким образом сегодня делается анимация, как снимаются вот эти фильмы и т.д.
В кинематографе появилась новая профессия – супервайзер. Он и сценарист, и постановщик, и режиссёр, и оператор, и продюсер одновременно. У него есть реквизиты, костюмы и декорации. Но – цифровые. Участвует в съёмочном процессе он с самого начала. Именно от него зависит, насколько запоминающимся будет зрелище для зрителей. На самом первом этапе он обсуждает с режиссёром все сцены, предполагающие вмешательства компьютера: как усилить впечатление или помочь продюсерам удешевить производство – тут нарисовать туман, здесь смерч, там стеночку кирпичную доделать, а в правом углу соорудить огромную пропасть. Феномен сцены «водопадов» происходит над пропастью на узеньком шатком мостике. Мостик и скалы по бокам создали художники-постановщики, а пропасть будет организовывать команда компьютерных художников под руководством супервайзера. Это гораздо дешевле, чем ехать на Ниагарский водопад, подвешивать над ним мостик и проводить съёмки. Дальше супервайзер делает детальный план своей работы – точное количество эффектов, какая техника для этого будет использована, – где зелёный или синий экран, где специальные метки и датчики, которые потом в компьютере помогут воссоздать всю сцену в виртуальном пространстве. К началу съёмок и супервайзер, и режиссёр должен себе чётко представлять, как будет выглядеть конечный продукт. А супервайзер – знать свою задачу, количество эффектов на метр плёнки и бюджет. Это в Голливуде. У нас чаще бывает, так что из запланированных 200 эффектов в процессе съёмок остаётся только 10. В первой части «Властелина колец» спецэффектов было ровно 480. Ещё до начала съёмок режиссёр с супервайзером выстраивают особо сложные сцены на виртуально-компьютерной съёмочной площадке, т.е. в компьютере делается схематичный интерьер и персонажи, а с помощью специальной программы режиссёр их «двигает» выбирая лучший ракурс. Этот процесс называется «превизуализация» или «аниматика». Все движения нарисованных персонажей фиксирует виртуальная камера, её движения будет повторять камера реальная на площадке. Такая тщательность подготовки нужна для того, чтобы заранее знать, где разместить метки и датчики, которые помогут в дальнейшей обработке изображения. Кстати, приглашённые зарубежные каскадёры, прежде чем вступить на шаткие мостики замка, планируют сложные трюковые сцены на компьютере, выбирая удачный ракурс и эффектный, но безопасный путь. После того как картина смонтирована, в дело вступает герой невидимого фронта. Изображение оцифровывается, загружается на сервер и просчитывается компьютерами (для обсчёта изображения «Властелин колец» использовалось 800 процессоров) и начинается главная работа – моделирование, анимация, постановка света, совмещение компьютерного и снятого изображения. Где-то приходится убирать лишнее – попавшие в кадр столбы, провода, проезжающие вдалеке машины, явно не принадлежащие воссоздаваемой древности, нерасторопного члена съёмочной группы. Где-то дорисовываются недостающие – например, рукоять меча, торчащий из-за спины людоеда, пропасти стены замка.
Психопатология и творчество – это постмодернистский подход в художественном творчестве. Поэт Велимир Хлебников, говоря о своём довольно оригинальном принципе в создании универсального языка, пишет в статье «Наша основа»: «Если взять одно слово, допустим, чашка, то мы не знаем, какое значение имеет для целого слова каждый отдельный звук. Но если собрать все слова с первым звуком «ч» (чаша, череп, чан, чулок и т.д.), то все остальные звуки друг друга уничтожат, и то одно общее значение, какое есть у этих слов, и будет значением «ч». Сравнивая эти слова на «ч», мы видим, что все они значат «одно тело в оболочке другого»; «ч» – значит «оболочка». Более подробно останавливается Хлебников на букве «л», которой посвятил целое стихотворение. Далее В. Хлебников пишет: «Если шириной площади оставленного – это л. Если движения, уменьшенная площадью приложения, – это л». Таков силовой прибор, скрытый за «л».
Переживания психически больных обычно созвучно актуальным вопросам эпохи. В первые годы после революции большинству больных были свойственны бредовые идеи улучшения, усовершенствования общества, информации и т.д. Поражает то, с какой наивностью литературоведы и биографы Хлебникова цитируют его «философские опусы» и пытаются найти в них что-то рациональное, лишний раз, подтверждая известный психиатром правило: когда содержание бредовых, реформаторских идей созвучно духу времени, то больных резко признают больными. Подобные идеи можно найти во многих статьях Хлебникова, связанных в свою очередь с повышенным самомнением. Хлебников не является исключением из клинических правил, чему есть достаточных примеров. Так, после призыва в армию он пишет: «Я много раз задаю вопрос: произойдет или не произойдет убийство поэта, больше – короля поэтов» (письмо от 4 июня 1916 г) или: «Таким я уйду в века – открывшим законы времени» (письмо от 21.08.1915 года). Скорее всего, именно это патологическая уверенность в свое высшее предназначение (свойственная, заметьте большинству гениев) и помогало Хлебникову переносить тяжелые материальные лишения. Умер Хлебников в возрасте 37 лет после четырехнедельной мучительной болезни. Вызвана она была его очередным путешествием, во время которого он прошел пешком 40 верст, спал на голой земле и «лишился ног». Психическое наследство отягощенность Хлебникова подтверждается многими известными нам фактами. Родная сестра поэта талантливая художница Вера Хлебникова, по словам ее мужа «была душевно больной». Начало психического заболевания Хлебникова можно отнести к 1903 г., когда впервые был отмечен резкий характерологический сдвиг. После этого уже систематически отмечались нелепые поступки. Сформировалась инфантильность, плохо приспособленная к реальной жизни личность. В течение жизни болезнь носила, видимо непрерывный характер, и в последующем Хлебников был болен постоянно. Его недолгая жизнь в той степени, в какой она была документирована воспоминаниями современников, дают достаточно материала для такого заключения. В характеристике поэта, описания его внешности, поведения, образа жизни, относящихся к разным годам, удивительно схожи между собой. Мы практически не видим улучшения или даже просто – изменения психического состояния. Поэтому можно предположительно говорить о вялом – проградиентном шизофреническом процессе, о чем свидетельствует его аутентическое мышление символизмом, неологизмом, фантастическим образом, реформаторство; нарушение поведения, чудаковатость; болевое снижение с неадекватностью и психическим инфантилизмом. Все авторы, писавшие о нем, в большинстве случаев сводили до нелепого странные поступки Хлебникова к тем или иным причинам идейного характера. Алогизм его произведения считали манерностью его натуры. Однако подобная поэтическая техника могла быть умышленной у его вполне здоровых и процветающих последователей, которые копировали манеру «председателя земного шара; но у самого Хлебникова была вызвана психическим расстройством. Неологизмы, занимавшие столь большое место в его поэзии, объявлялись «фонетико-семантическими контаминациями», приводились механизмы их формирования. Разумеется, некоторые факты биографии Хлебникова анекдотические случаи, взятые в отдельности, могут быть интерпретированы тем или иным наиболее приемлемым и понятным для конкретной ситуации образам. Но совокупность всех биографических сведений, весь жизненный путь поэта представляет богатый материал для психиатрических исследований. Вряд ли кто из современников Хлебникова сомневался в его психической ненормальности, но объясняли последнюю каждый на свой лад. Например, Маяковский, который прямо пишет о его болезни, считал, что Хлебников стал подозрительным из-за того, что видел людей, не уделявших ему всё своё внимание, хотя это подозрительность была просто проявлением текущего паронояльного синдрома. Тем более, как показывает биография поэта, внимание ему уделялось вполне достаточное, но недостаточное для психического здорового человека. В качестве больного Хлебникову, безусловно, требовалось дополнительная психиатрическая помощь. Само собой разумеется, что такое душевное заболевание, как шизофрения, отражается на мышлении и, следовательно, на механизмы творческих процессов. В творчестве Хлебникова болезненное расстройство психики неразумно вплетаются в художественные произведения, создавая своеобразное литературное явление. Именно они накладывают на его труд специфическую печать и обуславливают тем самым имеющуюся поэтическую оригинальность. Поэтому игнорирование патологического компонента в творчестве поэта не позволит правильно понять как само произведение, так и личность его создателя. Подтверждением такого предположения служит и мнение одного из самых компетентных исследователей жизни и творчества поэта литературоведа М.Л. Степанова: «Жизненное неприспособленность, неприкаянность Хлебникова, его практическая беспомощность, даже его болезненная психика – сливаются со всем его творчеством. Правы те авторы, которые находят у Хлебникова натуру тонко чувствующую природу. И это мнение отнюдь не противоречит наличию у него холодности, неряшливости, доходящего до эмоционального притупления. Нас не должен смущать тот факт, что психически больной человек оказался талантливым поэтом. Случай этот далеко не единственный. По мнению А.В. Луначарского, «эпохи устойчивого стиля и устойчивого быта не нуждается в психопатических выразителях. Если психически больной в такое время заговорит, – будет писать романы или картины, – то это будет казаться чудачеством; его даже отправят в клинику. В эпохе, неуравновешенной в культурном и бытовом отношении, история ударяет своей рукой виртуоза как раз по патологическим клавишам» И В. Хлебников – яркое тому подтверждение.
Многие из художников чрезвычайно злоупотребляли наркотическими веществами и спиртными напитками. Некоторые пишут не иначе, как со стакана вина перед собой, и допиваются до белой горячки, которая сводит его в могилу. Свифт был ревностным посетителем лондонских таверн. Гофман страдал запоем.
Русский писатель М.А. Булгаков (1891-1940). В 1918 году его физическое состояние, так и душевное, было ужасным: он всё ещё оставался во власти наркомании. Продолжались периоды тяжёлой душевной депрессии, когда ему казалось что он сходит с ума, и он просил, молил жену: «Ведь ты не отдашь меня в больницу?» Панически боялся, что его состояние станет известным окружающим... Ранней весной 1918г. Булгаков приехал в Киев в очень тяжёлом состоянии, после неудачных попыток излечения (нашедшего, как видим, достаточно адекватное отражение в рассказе «Морфий»)...Стал пить опий прямо из пузырька... Боязнь огласки, ужас перед беспросветным будущим – всё это помогало на время, но затем он терял самообладание. Однажды, рассказывала Татьяна Николаевна, он бросил в неё горячий примус, в другой раз целился из браунинга... Она стала обманывать его, впрыскивать дистиллированную воду вместо морфия; терпела его упрёки, приступы депрессии. Постепенно произошло то что, бывает редко, – полное отвыкание. Как врач он, несомненно, хорошо понимал, что случившееся было почти чудом... «Смерть от жажды – райское, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия. Как заживо погребённый, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха в гробу и раздирает кожу на груди ногтями» [4].
Литература
- Гарифуллин Р.Р. Иллюзионизм личности как новая философско-психологическая концепция. – Казань, 1997. – 400 с.
- Гарифуллин Р.Р. Скрытая профилактика наркомании: практическое руководство для педагогов и родителей. – М.: ТЦ «Сфера», 2002.– 64 с.
- Постмодернизм. Энциклопедия. – Минск: Интерпрессервис, Книжный Дом, 2001. – 1040 с.
- Чудаково М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. – 2-е изд., доп. – М.: Книга, 1988. – 672 с.
Гарифуллин Рамиль Рамзиевич – кандидат психологических наук, доцент кафедры психологии и педагогики Казанского государственного университета культуры и искусств, директор Казанского психологического центра; один из разработчиков отечественной манипуляционной психологии и психотерапии, нанопсихологии, автор книг по психологии манипуляции, руководитель Психоаналитической ассоциации Татарстана, автор ряда телевизионных и издательских проектов.
e-mail:
Гарифуллин Р.Р. Нанопсихология как наука. Нанофилософия как новое мировоззрение [Электронный ресурс] // Прикладная психология и психоанализ: электрон. науч. журн. 2012. N 3. URL:http://ppip.idnk.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.