Аннотация. Предлагаемая работа помещает в фокус своего внимания практические аспекты психотерапии, опирающейся на конусно-слоевую модель феноменологического поля. В частности, автор обсуждает феноменологические принципы построения терапевтической интервенции, рассматривает особое значение мотива интервенции для ее успешности. Особое место в работе отводится описанию процесса феноменологической редукции, и обсуждаются ресурсы ее использования для целей психотерапии. В статье также рассматривается значение свободного выбора для психотерапии, в том числе – для построения эффективной терапевтической интервенции.

Ключевые слова: феноменологическое поле, переживание, контекст, феноменологическая редукция, выбор, self-парадигма, феномен, принцип прегнантности, фасилитация, терапевтический контакт.

Об авторе

Ссылка для цитирования

В данной работе я попытаюсь представить вам практические аспекты психотерапии, основанной на диалогово-феноменологической теории поля. Учитывая небольшой объем этой работы, я изложу особенности психотерапевтической практики, апеллирующей к концепции первичного опыта, по возможности, кратко. В дальнейших работах, я полагаю, у меня появится возможность остановиться на этой теме более подробно.

Феноменологические принципы построения терапевтической интервенции

Предлагаю начать с описания феноменологических принципов построения терапевтических интервенций. Поскольку феноменологический метод пронизывает не только теорию, но и практику диалогово-феноменологической психотерапии, я попытаюсь представить здесь ее своеобразие. Учитывая тот факт, что и о феноменологическом методе в психотерапии, фокусированной на переживании, и об общих принципах построения терапевтических интервенций в этой психотерапевтической модели я уже писал ранее, в рамках данной работы я ограничусь лишь краткими тезисами, содержащими специфические комментарии частного свойства.

Важность мотива терапевтической интервенции. При построении интервенции терапевту нужно понимать, что в этом процессе следует учитывать примат мотива интервенции над ее содержанием. Иначе говоря, интервенцию формирует мотив. Одна и та же интервенция, осуществленная исходя из разных мотивов, производит совершенно разный эффект. Обучая будущих терапевтов давать обратную связь, я рекомендую им быть чувствительным к ее мотивам. Если я хочу сказать нечто для того, чтобы это помогло клиенту, то, скорее всего я мотивирован некой концепцией, и пользы от этой интервенции будет немного. Интервенцию стоит делать в некотором смысле для себя – потому, что ее невозможно не делать. Потому что мне – терапевту – это очень важно. Однако здесь важно отдавать себе отчет в том, что когда я произношу словосочетание «мне как терапевту важно», я учитываю полевые представления о субъектах контакта. Другими словами, я рассматриваю терапевта как агента поля. Опираясь на свою чувствительность, терапевт своими мотивами отражает текущее состояние поля.

Интервенция должна быть ёмкой. Интервенция не должна быть длинной. Если в основе интервенции лежит феномен, который питает ее, то его интенсивность и сила будут пропорционально растрачены на все слова, содержащиеся в интервенции. Сила интервенции чаще всего равномерно распределяется по ее содержанию. Таким образом, чем больше слов в интервенции, тем слабее терапевтическая нагрузка на каждое из них. По ходу сокращения предложения интервенция становится все сильнее и подталкивает человека к переживанию. Чем короче фраза, тем сильнее она звучит.

Основанием феноменологической интервенции выступает контекст. Несколько слов о технической стороне процесса построения интервенций в диалогово-феноменологической психотерапии. Интервенция строится не на феномене, как можно было бы подумать, а на целостном контексте поля, состоящем минимум из нескольких феноменов. В интервенцию встраивается именно контекст. Почему? Потому что сам по себе феномен не обладает смыслом. Смыслом обладает целостный контекст, т.е. несколько феноменов, соотнесенных друг с другом. Говоря словами теории поля, значением обладает только фигура на фоне. В текущем контексте поля, лежащем в основании интервенции, по закону прегнантности, один из феноменов выделяется в качестве фигуры. Его витальность при этом оказывается наибольшей, поскольку именно он выбран полем. Феномены же, составляющие вместе с ним текущий контекст, придают ему смысл. Поэтому интервенция, опирающаяся лишь на один феномен, по определению бессмысленна. Интервенция, в формулировке которой отражается весь контекст, несет с собой определенное значение, насыщено витальностью и оказывается значительно более стабильной.

В центре же такой интервенции, разумеется, находится один феномен. Другие феномены контекста как будто передают ему свои свойства. Одно и то же чувство, например, стыд или страх, по-разному вибрирует в воздухе в зависимости от того, в контексте каких феноменов оно находится. Например, сообщение о своей злости на фоне благодарности звучит иначе, чем на фоне отвращения или вины. Феноменологическая динамика предполагает не только факт появления нового феномена в поле, но и обращение сознания к уже существующему элементу феноменологического поля в новой прегнантной конфигурации. Один и тот же элемент феноменологического поля на ином фоне порой выглядит совершенно новым феноменом.

Феноменологическая редукция. Напомню вам, уважаемый читатель, одну важную закономерность, имеющую отношение к практике диалогово-феноменологической психотерапии. Чем ближе феномены, лежащие в основе терапевтической интервенции, находятся к первичному опыту, т.е. чем меньше промежуточных слоев концептуализации воздействовали не него, тем сильнее и витальнее будет соответствующая интервенция. Если интервенция основывается на концепции, то она лежит полевым слоем выше интервенции, основанной на первичной феноменологии. Иначе говоря, порой следует спуститься в интервенции до феноменов, близлежащих к первичному опыту. Повторю, чем ближе интервенция к первичному опыту, тем она сильнее и эффективнее в смысле изменений.

Назовем феномены, которые появляются на границе первичного опыта и локальной реальности, условно чистыми. Как я уже отмечал ранее, довольно скоро чистые феномены начнут подвергаться множественным влияниям концептуализации, в результате чего посредством таких же множественных трансформаций, превратятся в материал концепций, утратив на этом пути свою витальность. Ввиду этого одна из важнейших терапевтических задач заключается в возвращении динамике поля ее витальности. А для этого нам зачастую нужно проделать обратный путь – от феноменов, являющихся материалом для существования и функционирования концепций – к чистым феноменам.

Инструментом, помогающим приближаться в процессе психотерапии к первичному опыту, выступает феноменологическая редукция. Суть ее заключается в том, что в процессе терапевтического контакта и разговора с клиентом, мы оказываемся слой за слоем ближе к первичному опыту. Происходит это посредством очищения феноменологических конгломератов self-парадигмы от обобщающего влияния концептуализации. В некотором смысле мы помогаем клиенту упростить суть его послания, возвращая от привычных для него концепций – к очевидным проявлениям его жизни. Несколько слов относительно того, каким образом это происходит.

Существует, как мне кажется, три принципиально отличающихся подхода к практике упрощения посланий клиента в терапии. Первый, он же наиболее привычный для практики психотерапии, сложившейся в рамках гештальт-подхода, мета-модели и пр. носит концептуально-ориентированный характер. Суть его заключается в том, чтобы предложить клиенту, используя рациональные доводы концептуальной природы, предпринять деконструкцию актуального концептуального тезиса. Например, когда клиент использует обобщение феноменологического контекста, можно спросить его «А что значит для вас …(подставляем сюда тезис, например, ответственность или любовь)?» Можно и самому терапевту конфронтировать актуальную концепцию клиента, высказав сомнения в ее адекватности. Можно также попросить клиента пояснить, что он имеет ввиду, надеясь на то, что в процессе такого пояснения в контакте появятся феномены с меньшей концептуальной зависимостью.

Второй подход к феноменологической редукции, сложившийся в практике многих гештальт-терапевтов, апеллирующих в своей работе к чувствам, а не к концепциям, заключается в том, что терапевт конфронтирует любые попытки концептуализации и объяснения клиентом своей жизни. Демонстрируя вслед за основателем гештальт-терапии, называющим любые попытки концептуализации «bull shit», свое снисходительное отношение к ней, терапевт предлагает клиенту «не думать, но чувствовать». Как правило, витальность проявлений клиента при таком подходе, разумеется, повышается. Вместе с тем, здесь есть и некая опасность. Заключается она в том, что сама такая позиция терапевта носит концептуальный по своей сути характер. Реализуя этот тип редукции, терапевт предлагает неявным образом для клиента альтернативную концепцию, которая хоть и иным образом, но все же участвует в процессе, ведущем к коллапсу переживания. Просто одна концепция заменяется другой. Более того, разговор клиента о чувствах, возникших в результате такой интервенции, и предыдущее содержание терапевтического процесса могут вообще не совпадать. Таким образом своим волевым решением, в основе которого лежат концептуальные основания, терапевт трансформирует текущую прегнантную динамику, разворачивая ее не в соответствии с динамикой поля, а исходя из ценностей, которые, по его мнению, несет гештальт-терапия.

Третий подход имеет непосредственное отношение к диалогово-феноменологической психотерапии и проистекает из природы поля и переживания. Суть его заключается в следующем. Мы предлагаем клиенту, по-прежнему, продолжать разговор в том ключе, который задает концепция клиента с тем лишь отличием, что просим его быть внимательным к тому, что будет происходить с ним и вокруг него, т.е. осознавать. И феномены, рожденные в этом процессе, оказываются тем основанием, по которому мы как по лестнице приближаемся к первичному опыту. В ходе этого процесса, который является основой для переживания, как правило, появляются феномены все с меньшей подверженностью концептуализации. Говоря словами конусно-слоевой модели поля, мы слой за слоем движемся к источнику реальности. Важно отметить, что только при таком подходе в процессе психотерапии оказывается возможным вернуть власть полю, восстановив его витальные ресурсы. При этом феноменологическую динамику определяет больше не терапевт, который также является проявлением тех или иных концепций, а естественная валентность поля, проснувшаяся в процессе переживания.

Выбор степени «глубины» интервенции. Самое время отметить еще одну особенность психотерапии, ориентированной в своей практике на естественную динамику поля. Несмотря на то, что весьма соблазнительной, с точки зрения диалогово-феноменологической концепции поля, представляется идея о стремлении к первичному опыту, скорость и интенсивность такого стремления определяется лишь собственной динамикой поля. Повторю – динамикой поля, а не амбициями терапевта. Это означает, что все же стоит отдать контакту право выбора уровня и интенсивности соответствующей интервенции. Иначе говоря, сказанное не означает, что нужно всегда предпочитать наиболее глубокую интервенцию. Порой выбор ложится на интервенцию более поверхностную. Психотерапия – это не археология, наша задача – не «копать вглубь психики клиента», а сопровождать естественное течение полевых процессов. Степень интенсивности и глубины интервенции, а также радикальности и агрессивности феноменологической редукции «выбирает» поле. Точнее – терапевтический контакт как представитель поля.

Спонтанная прегнантная динамика в поле. Фундаментальный тезис о свободной спонтанной динамике феноменологического поля как основании диалогово-феноменологической психотерапии накладывает свой отпечаток также и на привычные для гештальт-терапии представления о прегнантности. Так, зачастую в своей практике гештальт-терапевт рассматривает соотношение фигуры и фона как некое более или менее стабильное образование, которое может быть фиксировано, по крайней мере, в рамках одной терапевтической сессии. Этот взгляд в полной мере находит свое отражение в концепции цикла контакта, выступающей одним из оснований психотерапевтической практики гештальт-терапевта. Однако если исходить из понимания природы феноменологического поля, такой взгляд был бы попросту невозможен. Феноменологическая динамика, соответствующая процессу переживания, в отличие от концептуализации, не поддается никакого рода управлению и контролю.

Сказанное имеет отношение также и к прегнантной динамике – соотношение фигуры и фона может меняться в течение одной терапевтической сессии. Более того, оно может меняться достаточно много раз. Противоприродной для поля была бы попытка выделить в начале терапевтической сессии фигуру на фоне в виде той или иной актуальной потребности и далее в течение часа по умолчанию предполагать, что это соотношение неизменно. И если терапевтический запрос клиента звучит определенным прегнантным образом, то уже через минуту процесса, основанного на переживании, ни от запроса, ни от соответствующего ему прегнантного соотношения может не остаться и следа.

Однако свободная прегнантная динамика не означает хаотичную смену феноменов в недифференцированном поле. Фигура на фоне есть всегда! Всегда один из феноменов ярко появляется в поле, определяя его динамику. При этом все другие феноменологические элементы контекста обусловливают его смысл. Собственно говоря, прегнантная динамика и есть феноменологическая динамика поля. И интервенции терапевта, сопровождающего процесс переживания, разумеется, строятся с учетом этого обстоятельства. В центре интервенции находится, как я уже отмечал, целостный контекст, который феноменологически формируется вокруг фигуры.

О значении свободного выбора для построения интервенции

Значение категории выбора и соответствующего ему свободного акта для психотерапии, фокусированной на переживании и основанной на теории поля, переоценить не просто трудно, а практически невозможно. Метафорически выражаясь, свободный выбор является двигателем того психологического транспорта, который осуществляет свои рейсы в направлении первичного опыта. Т.е. если переживание – это процесс, в котором мы приближаемся в ходе психотерапии к первичному опыту – источнику формирования поля, то свободный выбор энергетически питает его. Нет выбора – нет переживания. Нет переживания – поле перманентно коллапсирует к структуре, определяемой self-парадигмой.

Применительно к проблеме выбора в рамках этой работы я бы хотел выделить несколько основных тезисов. Первый имеет отношение к сущности построения интервенций в психотерапии переживанием. Интервенция, претендующая на поддержку переживания, может быть только выбранной. Этот тезис отсылает нас к самим основаниям терапевтической работы. Если мы приняли решение, основываясь на своих знаниях и гипотезах, сделать ту или иную интервенцию, она не произведет и незначительной части того терапевтического эффекта по сравнению с ситуацией, если бы мы выбрали предпринять ту или иную интервенцию. При этом содержание интервенции вторично по отношению к этой альтернативе. Выбранная интервенция терапевтична уже самим тем фактом, что она выбрана. Если усилить этот тезис, отмечу, что терапию делает собственно акт выбора. Именно он оказывается целебен. Одна и та же интервенция (вплоть до цитаты), выбранная или обоснованная в процессе принятия решения, произведет принципиально разный эффект в смысле возможности поддержать процесс переживания. Интервенция, которая появилась как решение, может претендовать лишь на концептуальную трансформацию терапевтического контекста. Выбранная же интервенция поддержит процесс переживания, тем самым внесет инновации в жизнь клиента. А, возможно, и в жизнь самого терапевта.

Второй аспект принципа о примате выбора имеет отношение не столько к процессу и основаниям построения терапевтических интервенций, сколько к диалектике содержания жизни человека и выбора этого содержания. Привычным образом мы думаем, что содержание нашей жизни определяет предпринимаемые нами выборы. Но это лишь концептуальная привычка, представляющая собой фундаментальную полевую ошибку. Я полагаю, что именно выбор определяет содержание нашей жизни. И если эта ответственность и нагрузка с него снимается, что в обыденной жизни мы можем замечать постоянно, его место занимает некий устойчивый конгломерат концепций, который в диалогово-феноменологической модели терапии называется self-парадигмой. В итоге – содержание жизни вращается в замкнутом концептуальном круге. Оно как бы тиражируется, создавая иллюзию динамики, некий ее суррогат. Одна и та же феноменологическая картина поля повторяется множество раз, создавая эффект движения. На самом же деле вас уже нет, есть устаревшая картинка, позволяющая не провалиться в ужас бездонной пропасти несуществования.

Но вернемся к выбору. Что если выбор не сопутствует или является следствием содержания нашей жизни, а наоборот, определяет ее содержание. Иначе говоря, человек счастлив не потому, что выбирает ЭТО содержание своей жизни, а прекрасно переживание жизни оттого, что оно было ВЫБРАНО!!!!! В культуре на этот счет есть масса свидетельств. Вспомните, когда вопреки всему Иван-Царевич выбирает некое земноводное себе в жены, и оно превращается в царевну. Вы не думали никогда о том, что культура как бы намекает нам на то, что именно этот выбор создал царевну из лягушки. Хотя в самой сказке, разумеется, это событие интерпретируется через призму снятия чар колдовства. Я порой думаю, что процесс нашей жизни это перманентный процесс расколдовывания. Или, помните, как нелепый по своей сути и инфантильный выбор молодой девушки, проявившийся в просьбе привезти ей аленький цветочек, радикально изменил жизнь многих героев соответствующей сказки. Именно выбор создает содержание. Никакого содержания реальности Жизни до выбора не существовало. Была лишь концептуальная штамповка. Обратите внимательно свой взор на вашу жизнь. Вспомните, когда вы были счастливы. Наверняка, вы сможете заметить, что многие из этих ситуаций связаны с тем, что вы нечто выбрали, и жизнь как будто наполнила вас. Нередко можно заметить, что счастливы мы бываем, выбирая нечто вопреки здравому смыслу. Нужно было бы предпочесть одну альтернативу, а вы выбрали другую.

Третье следствие из постулата о примате выбора заключается в следующем. В выборе человек всегда одинок. И не только потому, как говорят экзистенциалисты, что мы «заброшены» в этот мир, и что наша человеческая сущность проявляется в ответственности за происходящее с нами. Хотя мне эти представления довольно близки, как и фундаментальный постулат экзистенциализма о том, что существование предшествует сущности. Мы одиноки в выборе еще и потому, что никого рядом нет. Более того – и ничего рядом нет. Тут нам придется конфронтировать еще с одной фундаментальной иллюзией о том, что выбор делает сам человек. На этом перекрестке мы с представителями экзистенциального течения в философии и психологии расходимся. Апеллируя к диалогово-феноменологической интерпретации теории поля, я буду последовательным, если продолжу утверждать, что выбор – это свойство некой границы локальной реальности и первичного опыта, который, как известно, нелокален по своей сути. В то время как контакт с окружающими и сами эти окружающие локализованы в пространстве и времени. Иначе говоря, до акта выбора человека не существует, мы появляемся лишь в сам момент выбора. Собственно говоря, выбор и есть тот способ, которым человек, говоря словами Декарта, рождается ежесекундно заново. Альтернатива этому – концептуальное тиражирование. Рожденный однажды, человек выходит в концептуальный тираж, продолжая воспроизводиться от секунды к секунде в привычных формах и проявлениях.

И наконец, последний тезис, имеющий отношение к примату выбора, который я хотел бы выдвинуть в данной работе. Он довольно прост и заключается в том, что выбор какой бы то ни было интервенции в психотерапии возможен лишь при условии такой же возможности ее отвержения. Иначе говоря, если вы как терапевт не имеете возможности отказаться от той или иной интервенции, вы не способны на выбор. Скорее всего, на поверку окажется, что ваша интервенция имеет концептуальные основания. Сказанное, разумеется, имеет значение не только для психотерапии. Вы не можете выбрать не воровать, если не имеете возможность даже представить себя в этой роли. Вы не можете выбрать хранить верность супругу, если не имеете возможности изменить ему. Вы не можете выбрать быть героем, если у вас нет возможности быть трусом. И т.д.

Частные аспекты психотерапевтической практики в психотерапии, фокусированной на первичном опыте

Здесь я остановлюсь на некоторых частных аспектах психотерапевтической практики, которые стали для меня очевидными при работе с опорой на диалогово-феноменологическую концепцию поля.

Следует ли фасилитировать ассимиляцию продуктов переживания? В практике некоторых психотерапевтов, по крайней мере, в рамках гештальт-подхода, сложилась традиция, согласно которой имеет смысл заканчивать очередную сессию неким подведением итогов. Так, например, терапевт может спросить клиента о том, что нового и важного в течение сессии последний понял, осознал, заметил и пр. Теоретически такого рода позиция обосновывается необходимостью помочь клиенту запустить процесс ассимиляции материала сессии. Оправдана ли эта позиция с точки зрения психотерапии, фокусированной на переживании? Полагаю, что попытка фасилитировать ассимиляцию продуктов переживания, может иметь как позитивные, так и негативные последствия. Первые очевидны, тогда как вторые проявляются менее явно. Вот об этом мы и поговорим здесь с вами. Разумеется, что попытка назвать в более или менее систематизированном виде полученный в терапии опыт, впоследствии может сделать этот опыт более доступным для человека. Это как если бы вы положили свои осознавания и открытия в папку, подписали ее и поставили на полку в шкаф. Теперь эта папка будет для вас более доступной, в любой момент вы будете знать, где она находится.

Вместе с тем, попытка преждевременно придать значение тому или иному терапевтическому опыту, точнее, впечатлениям и осознаваниям может оказаться довольно опасной, поскольку название может даже в минимальной степени не отражать произошедшее в сессии. В этом случае результаты осознавания клиента будут недоступны ему в последующем. Это как если бы вы на корешке записной книжки с рецептами кулинарных блюд написали «Задачи по математике». Вы обречены в этом случае утратить рецепты при условии, что книжные полки занимают тысячи квадратных метров площади. Данное сравнение с богатством жизни человека, я полагаю, вполне уместно.

Почему так происходит? Очень просто – попытка преждевременно придать значение происходящему в поле может апеллировать с гораздо большей степенью вероятности к принудительной валентности. Следовательно, инновации терапевтического контакта будут интегрироваться в существующие концепции self-парадигмы. Переживание, протекающее близко к сущности первичного опыта, напоминает мне ДАО. А как известно, названное ДАО не есть ДАО. Названное ДАО – это скорее концепция о ДАО. Смысл переживания лежит за пределами его концептуализации. Вы не можете апеллировать в своей практике и к переживанию, и к его концептуализации одновременно. По этой причине, завершая сессию, я иногда предлагаю клиенту просто дать возможность себе побыть одному. Восстановление естественной валентности поля возможно лишь при условии, что мы не прибегаем при любом случае к концептуальным связям принудительной валентности.

Принятие факта уже наличествующих изменений. Одним из важнейших практических следствий диалогово-феноменологической модели поля и концепции первичного опыта является возможность постулировать следующий тезис – желаемые терапевтические изменения, равно как и любые полевые инновации, уже существуют. Прямо здесь и сейчас. Просто пока мы не замечаем их. Поэтому они пока не являются содержанием реальности нашей жизни. Некоторое время назад я обнаружил нечто, что показалось мне довольно значимым для психотерапии. Всем длительно практикующим терапевтам, известен тот факт, что некоторые клиенты не меняются за время терапии. Даже если эта терапия и длится уже довольно долго. Зачастую это очень огорчает и самих клиентов, и их терапевтов, доводя обоих порой до отчаяния.

Причиной тому чаще всего является то обстоятельство, что процесс терапии чрезвычайно концептуализирован – мы больше не имеем дело с уникальным переживанием уникального человека, мы контактируем с образом-концепцией. При этом вне зоны осознавания, очевидно, находятся потенциальные элементы поля, свидетельствующие в пользу изменений. Клиент уже изменился, просто не в состоянии обнаружить это. Зачастую мы не меняемся только по той причине, что не можем заметить факт уже наличествующих изменений. К сожалению, порой сами терапевты вступают в такой сговор с клиентом. Так появляются «тяжелые» и «неизлечимые» клиенты. Дальше – больше. Терапевты оправдывают такое положение вещей соответствующей концепцией. Мол, чего же я хочу – клиент ведь «пограничный», обладающий «расстройством личности» человек. Если нужно, в этот сговор вступит и супервизор пока еще озадаченного терапевта. Со временем полевая динамика, разворачивающаяся вокруг соответствующего когнитивного диссонанса, развернется в сторону снижения его интенсивности за счет подходящей вторичной концептуализации, о которой я уже упомянул выше – «клиент не изменяется потому, что …». С этих пор self-парадигма завладевает динамикой поля, соответствующей психотерапии. Тотальная власть принудительной валентности не дает возможности прорваться в осознавание какому бы то ни было феномену-инновации.

Выход из этой патологичной по своей сути ситуации один – иметь мужество заметить факт уже наличествующих изменений. Вы уже изменились, просто заметьте это! И это не просто методологический или общефилософский тезис. Нет – такая позиция в психотерапии носит очевидный прагматический характер. Все, что предлагает диалогово-феноменологический подход – работать не с концепцией клиента, а с самим человеком, уникальным и изменчивым. И вы заметите, что препятствий в полевой трансформации станет радикально меньше. Теоретически возможности предлагаемой модели могут быть безграничны. Вопрос не в том, как пройти через стену, а в том, чтобы заметить тот факт, что вы уже проходите сквозь нее.

Диалектика качества контакта и его содержания

Традиционно в психотерапии принято ставить акцент на содержании терапевтического процесса. Учебники и монографии, презентирующие различные модели и школы психотерапевтической практики, демонстрируют свое своеобразие посредством различных акцентов на содержании терапии. Вне зависимости от направления психологической практики неизменным остается интерес специалиста к тому, что говорит клиент, т.е. к дискурсу. К дискурсу в самом широком смысле этого слова, включающему в свое семантическое поле также и телесные проявления. Другими словами, приоритет содержания, будь то рассказ клиента, движения его тела, динамика образов и мыслей, а также интервенции терапевта, остается неизменным на протяжении всей истории психотерапии. Сказанное верно даже в том случае, если терапевт и клиент в течение терапевтического процесса и вовсе не разговаривают, как происходит это, например, в некоторых школах телесноориентированной терапии.

Такое положение вещей с одной стороны, позволяет терапевту выдвигать гипотезы относительно психологической динамики, свойственной клиенту, на которых может строиться и строится терапевтическая работа, а также писать многочисленные книги, в фокусе внимания которых находятся особенности психотерапии того или иного психологического или психического нарушения. С другой стороны, подобного рода центрированность терапии на ее содержании упускает из виду фактор, который имеет важнейшее значение для терапевтической динамики. Речь идет о самих терапевтических отношениях, которые, на наш взгляд, являются сущностью терапевтического процесса.

В рамках диалогово-феноменологической психотерапии тезис о приоритете содержания подлежит большей или меньшей ревизии. Это происходит постольку, поскольку в фокус внимания психотерапевтического процесса помещается собственно терапевтический контакт. При этом качество контакта становится первичным по отношению к его содержанию – тому, о чем клиент и терапевт говорят (напомню читателю, что глагол «говорят» я использую в самом широком значении термина дискурс). Сказанное не означает рекомендации для терапевта игнорировать содержание рассказа клиента. Но форма терапии в виде контакта, обладающего теми или иными качествами, оказывается значительно важнее, поскольку является непременным условием того, чтобы содержание терапии «ожило». Иначе говоря, не так важно содержание переживания, как его целительное течение. Переживание, содержанием которого является боль или ярость, и переживание нежности или сексуального возбуждения, являются равнозначными для терапии при условии одинакового качества этих процессов. Качество переживания всегда первично по отношению к его содержанию. Разумеется, это не означает лишь одностороннее влияние. Содержание переживания оказывает некоторое влияние на динамику его качества. Например, при появлении на границе-контакт чувств, которые предполагают больший риск для клиента и связаны с большими его опасениями, первоначально могут значительно осложнить процесс переживания.

Об авторе

Погодин Игорь Александрович – кандидат психологических наук, доцент, директор Института Гештальта, ведущий тренер и член Профессионального Совета Московского Гештальт Института. Гештальт-терапевт (сертификат МГИ, Европейский Сертификат гештальт-терапевта), супервизор (сертификат МГИ и Парижской Школы Гештальта (EPG) и преподаватель гештальт-терапии, специалист в области кризисной психотерапии. Главный редактор «Вестника Гештальт-терапии». Автор диалогово-феноменологической психотерапии. Действительный член Европейской Ассоциации Гештальт-терапии (EAGT), Международной Федерации организаций, преподающих Гештальт (FORGE), Белорусской ассоциации психотерапевтов, Всероссийской Профессиональной Психотерапевтической Лиги. Автор более 300 публикаций, в том числе учебников, монографий, учебно-методических пособий.

e-mail: This email address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it.

Beb-site: www.pogodin.by, www.pogodin.kiev.ua. 

Ссылка для цитирования

Погодин И.А. Практика психотерапия, фокусированная на переживании и первичном опыте. [Электронный ресурс] // Прикладная психология и психоанализ: электрон. науч. журн. 2014. N 2. URL:http://ppip.idnk.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).

Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.