ПСИХОАНАЛИЗ НА ГРАНИ: К БОЛЬШЕМУ ПОНИМАНИЮ СТЫДА И СВОБОДЫ1
УДК 159.9.019
М. Хулеберг (Осло, Норвегия) Норвежская психологическая ассоциация
English version: Huleberg Maria Norwegian Psychological Association, Oslo, Norway
Аннотация. Определяется разница между психологией и психоанализом. Рассматривается понятие стыда в рамках общего определения и применения этого слова и посредством психоаналитической работы и рефлексии. Представленные клинические случаи демонстрируют варианты ответов на вопросы: Что такое "свобода" для аналитика? А для пациента? Как это связано с ответственностью? И, в свою очередь, со стыдом?
Ключевые слова: психология, психоанализ, стыд, свобода, ответственность.
Мне хотелось бы начать свою лекцию сегодня простым вопросом: «Какая разница между психоанализом и психологией?». Данной группе присутствующих ответ, вероятно, очевиден, но это значит, что данная группа умеет смотреть за пределы очевидного, а за пределами очевидного, как мы знаем по опыту, находится все.
Явной целью конференции является делиться имеющимся, и я начну с того, что поделюсь с Вами некоторыми основными положениями, чтобы с самого начала оперировать общими представлениями.
Психология: согласно словарному определению, это наука 1) имеющая отношение к сознанию и психическим процессам, чувствам, желаниям и т.д.; наука о поведении людей и животных и 2) совокупность действий, особенностей, отношений, мыслей и т.д. человека, как, напр. «психология подростка.
Здесь есть два интересных момента: первый – это то, что психология является наукой, и второй – использование слов «и т.д./etcetera», а это (даже без знания латыни нам понятно), означает «прочее», а можно сказать и «все остальное». Это является проблемой в отношении науки, которую можно определить как «систематизированное знание, полученное в результате наблюдения, изучения и экспериментов, осуществленных с целью выявления природы или принципов того, что подвергается изучению», а в латыни слово «scientia» означает «состояние осведомленности» как противоположность интуиции, убеждению и т.д.
Уже на стадии определений получается, что границы очень размыты. Однако, это, принимая во внимание широту исследуемой области, не является основной проблемой. Проблема заключается в том, не замечаем того, что происходит.
В прошлом году Президент Норвежской Ассоциации Психологов разослал всем членам письмо с просьбой постараться сделать так, чтобы они были заметными в обществе, путем содействия различным политическим акциям, при этом имея в виду широкую перспективу. Другой психолог, Оле Якоб Мадсен (Ole Jacob Madsen), книга которого («Психология и общество»/Psychology and Society) скоро выйдет в свет, критикует эти цели как недостаточно взвешенные. «Век психологии» и «терапевтическое общество» уже стали широко известными социологическими терминами, и влияние психологии на западную культуру таково, что встает вопрос: «Является ли развитие человечества, с его фокусом на исцелении страданий, только положительной вещью?», «Станет ли большее применение психологии решением проблем индивида или же страдания являются признаком усиливающегося культурного кризиса?».
Он пытается проследить, каким образом психологическое мышление и приемы повлияли на отношение к болезни в сравнении со здоровьем, к норме в сравнении с патологией, в среде социальных служб и на специальные знания.
Исследования, проведенные в Великобритании, показали роль психологии в большинстве областей современной жизни, способствуя развитию индивидуальной независимости вместе с потребностью общества регулировать эту самую независимость. Несомненно, психотерапия способна исцелить индивида, но он затрагивает вопрос о том, что, пожалуй, индивид стал местом, куда «сбрасываются» неразрешенные проблемы общества.
Это может напомнить нам о той позиции, которую имел психоанализ З. Фрейда в Вене тех времен.
Тем не менее, здесь имеется одно большое различие. И это может дать пищу для размышления. «Исцеление разговором» не было встречено с восторгом ни со стороны медицинского общества, ни со стороны общества в целом. Сейчас, оглядываясь назад, можно сказать, что нет худа без добра.
Одной из проблем, на которые указывает О. Я. Мадсен в отношении психологии, является то, что, поскольку невозможно сделать шаг назад из терапевтического общества, нет никакой внешней критической инстанции. Когда психологи сами считают, что они недостаточно представлены на общественной арене, он удивляется их пониманию положения вещей.
О. Я. Мадсен в своей статье делает вывод о том, что в среде психологов недостает понимания своей собственной роли, то есть: (они) «не имеют за плечами истории, совершенно лишены глубокомыслия, но при этом обладают бесстыдным рвением предлагать свои услуги. Если природа психологии сама по себе, не заслуживает порицания, то ее ограниченная способность понимать себя капельку тревожит».
«Бесстыдное рвение» может навести на мысль о том, что здесь должен присутствовать стыд, что ощущение стыда имеет определенную функцию, и что отсутствие или избегание данного чувства может иметь нежелательные последствия.
Однако прежде чем перейти к более тщательному рассмотрению стыда, мне хотелось бы вернуться к названию «»Психоанализ на грани» и к выражению «на грани».
Именно это слово привлекло мое внимание и вызвало во мне желание приехать и сделать определенный вклад в эту конференцию. На тот момент этот «определенный вклад» заключался только в том (будучи не совсем ясным), что меня тянуло вперед – это сегодня.
Психоанализ, стыд и свобода, конечно всегда представляли интерес, особенно каждый из этих терминов в контексте другого. Но «на грани» – это меня заинтересовало особенно.
С помощью небольшой интроспекции и свободных ассоциаций я вспомнила себя еще подростком и мое первое столкновение с психологией. В 1950-е годы психология была полностью американским делом, ассоциирующаяся с рекламой и применением психологических знаний, полученных старым добрым научным способом путем экспериментов – в основном на крысах – для манипуляции людьми, потребителями, чтобы заставить их возжелать тот или иной продукт. Этот ранний метод был основан на результатах исследований особенностей перцепции, которые продемонстрировали силу сублиминальных (подпороговых) стимулов, действующих на подсознание, и впоследствии был запрещен в рекламе как неэтичный. С высокомерием подростка я просто сочла психологию всего лишь набором манипулятивным фокусов. Однако, скажу несколько слов в защиту моего подросткового «я», от имени американского психотерапевта Филиппа Кушмана. Согласно Ф. Кушману, гуманистическая психология 1950-х и -60-х, с ее идеей пустого «я», заполняемого материальными благами и переживаниями, на самом деле сыграла решающую роль в развитии потребительской экономики.
«Сублиминальный» означает непосредственно под чертой; «Подсознательный» – это прямо под линией сознательного. В более пространном смысле я бы сказала, что эти слова относятся к оборотной стороне той территории, где осознание и сознательное являются верхней стороной, к той узкой линии, где мы всегда находимся на грани, и именно в определении данной «геологии» и «погодных условий» и заключается наша работа, при этом стараясь не свалиться в великое неопознанное, бессознательное или, когда это все же происходит, иметь с собой тот самый инструмент, который позволит нам выбраться на поверхность. Постоянное увеличение нашего осознания переноса, в том числе и контр-переноса, я могу сказать, и является таким инструментом.
Потому что, давайте взглянем на это, поверхность – это где мы находимся бóльшую часть времени, и бóльшую часть времени мы хотим быть на поверхности. Сопротивление проникновению в глубину – именно это делает интроспекцию сложной, и я бы сказала, что именно в этом и заключается психоанализ. Это исследовательское сопротивление и его различные аспекты – как и когда, с кем, я полагаю, и лежат в основе самого серьезного различия между психоанализом и психологией.
Но сперва вернемся к «грани»/англ «the verge».
И снова я обращаюсь к словарю и нахожу: от латинского «virga» – палка, посох, прут. Более поздние значения включают: 1) символический жезл, указывающий на принадлежность к определенной должности, например, используемый лицом, осуществляющим религиозный обряд, или используемый вассалом при принесении клятвы верности своему феодалу, в итоге стало обозначать землю, принадлежащую феодалу и окружающую его замок и 2) (в часовом производстве) ось баланса колеса в часовом механизме.
«На грани» в своей этимологической истории содержит значения, ассоциируемые как с Временем и Пространством, так и с усилием Человека измерить, и тем самым контролировать неподконтрольное: пространство и время.
Святочный фестиваль проходил под замечательным и невозможным названием, основанном на концепте времени. Невозможным, поскольку время, как ни крути, ускользает от нашего понимания. Замечательным, потому что мы не можем перестать задаваться вопросами о невозможном. В попытке познать это мы разделяем его на части. Мы пытаемся его измерить. Время, которое прошло – это история, а время, которое проходит сейчас и придет в будущем делится на секунды, считается минутами и часами, на основе сердечного ритма, при этом отмеряя движение, но никак не само время, которое, равно как и пространство, неизмеримо. Это невозможный концепт – тут нет границ, нет окончания, по крайней мере, в нашем понимании. Страх, который может породить данная мысль, имеет название: космическая тревожность (cosmic anxiety), как я узнала от одного пациента.
Женщина, успешная в профессиональном плане, тогда ожидавшая ребенка, была направлена своим лечащим доктором, который полагал, что она сильно переживает по поводу своей первой беременности. Все было спланировано и в физическом смысле был обеспечен хороший уход, и она была вполне довольна. Тем не менее, она не могла спать и постоянно чувствовала взволнованность. Постепенно, очень тихо, у нее появились ночные фантазии, которые возникали как только она ложилась спать. Когда она начинала погружаться в сон, она видела ночь и звезды, и вся Вселенная простиралась в бесконечность, и она ужасалась от того, что могла исчезнуть в ней и никогда не вернуться назад. Принимая во внимание ее тогдашнее состояние, а также при наличии действующих взрослых механизмов, это прекратилось при появлении страха. Фантазия об исчезновении возобновились, когда она начала рассказывать о том, что происходит, когда она ложится спать. Исчезновение было частью ее ужаса из детства, о котором она тогда рассказала своей матери. Реакция матери была весьма прозаичной: «А, это космическая тревожность. То же самое было и у меня, когда я была ребенком. Это семейное, пройдет».
Больше об этом речи не было, и моя пациентка снова осталась один на один со своим страхом. Только теперь она поняла, что это было в некотором смысле нормальным, а потому не стоит особо ничего с этим делать. Ее страх не проходил, и, кроме того, появился еще один. Если это было нормой, то почему ей все еще было страшно? Может быть, с ней что-то не так? Отношение ее матери к этому делу не сделало открытость проще. Казалось, что слишком быстрое придание страху имени стало препятствием в доверии друг к другу. Теперь, будучи беременной взрослой женщиной, ей стало стыдно, что она не переросла этот страх, в то время как ее мать говорила об этом. Ее беременность вновь активировала детские переживания, а вместе с этим и ее стыд, который удвоился, будучи страхом из детства и усугубившись тем, что она все еще не преодолела своих чувств. Она чувствовала, что, возможно, она не готова стать матерью.
В чем коренился этот страх? Что мешает нам засыпать по ночам? Что удерживает нас в прежнем состоянии, будь то стадия детства или травматичное переживание? Ответов много.
В данном случае, преодоление чувства страха и стыда было необходимым первым шагом к тому, чтобы раскрыть ее нынешний страх и добраться до правды относительно ее ранних страхов, о которых она рассказала своей матери, и что не дало ей ничего, кроме нелегкого ощущения собственной глупости. Даже несмотря на то, что ее мать наверняка хотела иного, ее дочь почувствовала стыд из-за того, что ощущение космического страха было, в общем-то нормальным делом. Ее желание понять себя и вообще весь мир, споткнулось о неприятное чувство того, что она уже должна это знать. В данном небольшом рассказе вы отметите много такого, что «на грани». А ответ матери, как мы можем догадаться, был дан «во имя нормальности», но имел невольное последствие, которое может вполне напомнить нам о рискованности наших собственных вмешательств.
Стыд – это очень неприятное чувство.
Его можно определить как болезненное чувство, возникающее из осознания чего-то бесчестного, непристойного, смешного и т.д., совершенного самим собою или кем-либо другим. С точки зрения общества, чувство стыда – это то, что обычно сдерживает нас от нанесения оскорбления другим, а не иметь стыда означает вести себя без какой-либо сдержанности. А это для некоторых и есть свобода.
Корень этого слова пришло в английский через исландский, и означало «прикрывать» (cover). От него же произошли такие слова, как «рубашка» (shirt) и «женская сорочка» (chemise), и даже «притворство, симуляция» (sham). В венгерском языке слова «застенчивый» (shy) и «стыд» (shame) идентичны. В немецком слово «стыд» (shame) может относится к гениталиям (в русском ….?). В данных примерах можно отметить обнажение, попытку прикрыть наготу и стыд от того, что на нас смотрят. Чувство стыда связано с тем, что на нас смотрят, с оком Других.
Здесь, с психологической точки зрения мы сталкиваемся с проблемой. Мы боимся мысли о наготе, даже если физически мы не обнажены. Агнесс Хеллер, философ говорит: «Человек может также раздеть другого взглядом, метафорично. У всех нас есть секреты, мы что-то прячем, но взгляд Другого способен «раздеть» нас настолько, что наша душа, сознание, будут обнажены … Это не просто страх неодобрения, но страх остаться здесь, у всех на виду, обнаженным, и именно он воспринимается как угроза. Это угроза потери себя».
Мы разрабатываем различные методы избежать это чувство. Дарвин описывает универсальность такого жеста, как попытка спрятать свое лицо, по меньшей мере, в тех культурах, где нагота постыдна. Иногда люди прячут эмоции, стараются спрятать любое внутренне движение, способное их выдать. Какой бы ни была реакция, здесь всегда присутствует страх.
Случаи для обсуждения:
Случай 1.
Карен – женщина в возрасте старше 50-ти лет, в разводе, имеет двух сыновей, один недавно уехал учиться, а его младший брат (на 4 года младше) живет в доме, посещает школу. Страдает от сильной формы ревматизма еще с детского возраста. Она является моей пациенткой на протяжении 13 лет. Направлена психиатром, который до этого работал с ней в своей группе в диспансере. Этот психиатр и я ранее работали вместе в Гаустаде (психиатрическая больница), и, поскольку он был вынужден сменить место работы, а К. при этом не желала продолжать участие в группе с другим терапевтом, то он направил ее ко мне.. Идея заключалась в том, чтобы я была поддерживающим терапевтом, пока она, с его помощью, смогла бы найти другую группу с другим терапевтом. Она действительно нашла другую группу, но, прежде чем это произошло, стало очевидным, что ей также необходима, и она на самом деле этого хотела, индивидуальная терапия. Я нахожу ситуацию, когда пациента направляют к специалисту, зачастую очень актуальной и полезной в плане понимания переноса в терапии, и так оно и было в том самом случае, но не будем вдаваться в подробности.
Когда моя исключительно поддерживающая роль прояснилась, она представила цель своей терапии, а именно: «… посмотреть на меня и быть способной вынести обратный взгляд, направленный на нее, чтобы при этом ничего не было разрушено».
Через два года после начала терапии она предоставила мне следующую информацию, при чем «предоставление информации» было редким для нее делом:
«Я устала, и боюсь. Боюсь, что Вы скажете, что все, чем мы занимаемся, глупо. Моя мать могла сказать «да» в отношении чего-то, а потом приходил отец и говорил, что на самом деле она имела в виду «нет». А когда я подходила к ней и спрашивала, то она не смотрела на меня».
На публике нельзя было предположить, что у К. имеются проблемы с тем, как ее видят. На работе она вела встречи, решала конфликты и в целом старалась внести порядок в хаос. Чем она все еще занимается сейчас, 10 лет спустя, в различных организациях. Она живет гораздо лучше теперь, но на личном уровне, в интимном смысле, она все еще так же страшится этого ока Другого, в прямом смысле или в своем воображении, как это было всегда. Она имела в виду, чтобы я согласилась на своего рода эксперимент, заключавшийся в том, чтобы не смотреть на нее, ни когда она приходила, ни во время сеанса. Она полагала, что тогда она сможет смотреть на меня.
Следующие строчки взяты из двух таких «экспериментальных» сеансов:
«Меня беспокоит одна мысль.
Когда мне было 11 лет, я, вместе со всем классом, посмотрела фильм. Он назывался «2001» (2001 – Космическая Одиссея). В ту ночь мне приснился кошмар. Я увидела монолит, черный и скользкий. Он был мертвым и живым. На следующий день мои руки вступили в борьбу одна с другой.
Внутри меня что-то произошло. Я распалась на кусочки.
Нечто подобное произошло, когда я была здесь в прошлый раз, когда я посмотрела на Вас. Я просто не могла поверить, что Вы меня не видите. Тогда все было как и раньше». (Февраль, 1997 год).
«Почему мне страшно? Почему мне настолько страшно смотреть на Вас? Я отошла от того времени, о котором упоминала, от них. От них исходила угроза.
Мне страшно, что там никого нет. Как в (фильме) «2001», когда они все исчезли в пространстве (в норвежском языке слово «пространство, космос»/space звучит так же, как и слово «комната», как во фразе «кабинет терапии»/ consulting room).
Меня пугает нечто более страшное, чем даже вторжение (плачет). Катастрофа в том, что ты чего-то не понимаешь».
Терапевт: Я понимаю, это тяжело.
Пауза.
«Если моя мать понимает, что что-то является трудным, то она начинает говорить о чем-то другом». (Сентябрь, 1997 год).
Несколько лет тому назад она пришла на сеанс и заявила, что, как она обнаружила, ее тревожность, которая была как социальной, так и экзистенциальной, на самом деле не тревожность, а стыд.
Год тому назад она пришла на сеанс, а я не услышала звонка в дверь. Она никогда не звонит дважды. Она прождала столько времени, сколько обычно требуется для того, чтобы открыть дверь, а после этого ее переполнило чувство стыда и она ушла, причем так быстро, насколько могла. Ситуация, когда она находится у моей двери, на улице, ожидая, чтобы ее впустили, заставила ее чувствовать себя попрошайкой. Позже, когда мы прорабатывали эту ситуацию, она сказала, что остро помнит ощущение того, как она стоит у кровати матери, будучи маленьким ребенком, и спрашивает мать, действительно ли она имела в виду «да». Ее отец стоял позади нее. Она провела связь с прошлым, прошлым, которое все еще сильно в ней жило. Когда она мне это рассказывала, «новой» проблемой стало то, что она, таким образом, идентифицировала меня со своей матерью, на которую она сильно разозлилась, и которую ненавидела.
Случай 2.
Сначала я дам своей очередной пациентке поговорить за саму себя.
«Вы говорили, что я ревнивая и завидую Моне, и что я не могу сидеть спокойно напротив нее. А что насчет тех, которых я не могу видеть, когда встречаюсь с ними на дороге? …Тогда я и им завидую. Что они могут смотреть на меня – спокойно – пока я барахтаюсь, пытаясь дотянуться до их уровня. Им отведена в жизни роль спокойного наблюдателя, а я все барахтаюсь и никак не могу найти той роли, где я буду настоящей личностью. Я ничему в жизни не научилась, так как я не могу видеть себя/мир и жизнь под другим углом. Почему я должна постоянно защищаться, иметь какое-то алиби, чтобы просто там пройти? Пройти как можно скорее, чтобы побыстрей скрыться из виду (зайти в автобус, где спокойно) – от критического взгляда, который постоянно меня преследует, когда я двигаюсь (а в компаньонах у меня только моя сумочка). Я достаточно хорошо знаю, что эти критические глаза – это мои собственные, но что дальше? Как-то давно я положила их на один из предметов, находящихся рядом, и с тех пор они все еще там … Вчера мне повезло и я никого не встретила, когда шла на автобус. Сегодня все уже не так, и улицу перейти невозможно, когда машины так плотно припаркованы с обеих сторон. Мне постоянно приходится бороться. Все время мое внимание сконцентрировано на том, кого я могу встретить, и мне становится все более тревожно смогу ли я сохранить достоинство».
Здесь мы имеем зависть и стыд; стыд и достоинство.
Когда Мэй написала это, а свои мысли она записывала дома, до того, как прийти на сеанс, ей было 75 лет, она была худой, и в какой-то мере молода в том плане, как она двигалась. Она была моей пациенткой с тех пор, как ее направили в диспансерное отделение, где я в то время работала. Незадолго до этого она вышла на пенсию. Она училась на медсестру, и последние годы перед выходом на пенсию она работала медицинской сестрой в отделении офтальмологии в национальном госпитале.
Она никогда не была замужем и у нее не было детей. Однако, у нее как-то была связь с одним доктором, который был заядлым бабником. К сожалению, он был женат на ее лучшей подруге, тоже медсестре, и она никак не могла простить себя за то, что допустила эту интимную связь.
Ее стыд был таковым, что она не могла смотреть на свою подругу. Это усложнило ее жизнь до крайней степени. Группа медсестер, с которыми она обучалась, регулярно встречалась и держалась вместе, и это были ее единственные контакты в социальном плане. Она не могла присоединиться к ним, когда там была ее подруга, а потому была вынуждена заранее втайне узнавать о составе очередной встречи. Подруга по ней скучала и в течение долгого времени приглашала ее к себе в гости, в дом, расположенный в другой части страны. Мэй всегда была вынуждена находить какую-то причину, чтобы отказаться. Она тоже скучала по подруге. Но встреча с ней оказалась бы встречей с собственным стыдом. Она никогда не могла рассказать ей о том, что произошло, хотя полагала, что подруга знала своего мужа. И так две подруги прекратили общение.
Конечно, невыносимый стыд начался не отсюда.
Когда она начала проходить терапию, то у нее были сложности с тем, чтобы приходить на сеансы в летние месяцы из-за света. Как я уже говорила выше, она не могла встречаться с людьми лицом к лицу, и чувствовала себя спокойнее под покровом темноты. Ей приходилось прятать то, как забавно она ходит. Ей приходилось прятать свои забавные ноги.
Интересно заметить, что «смешной»/funny в английском означает как «особенный, странный», так и «смешной, забавный, нелепый». Смеясь над странным поведением кого-либо мы однозначно стыдим его.
Будучи подростком Мэй примерила брюки, сделав это на глазах ее матери и ее подруги. «Посмотри на М.! Глянь на ее ноги! Она так интересно выглядит в этих брюках!», – сказала ее мать, и две женщины засмеялись. В тот момент М. Захотела провалиться од землю.
Через 60 лет ситуация была все еще свежа. Равно как и боль от стыда. С ее ногами все было в порядке в физическом смысле, по крайней мере я ничего не заметила. Я послала ее к физиотерапевту, который подтвердил мои наблюдения. Однако, ей помогло, в социальном плане, занятие упражнениями в группе, организованной физиотерапевтом, так как она могла практически затеряться среди остальных людей с их расстройствами.
Всю свою жизнь она жила под критическим взором своей матери.
Случай 3.
Третий случай, который я выбрала – это история Хенрика, молодого человека, который на протяжении 3 лет приходит ко мне дважды в неделю.
Он описывает своих родителей (оба учителя), как добрых людей, которые старались делать как лучше. У него есть сестра, которая старше него на три года, и он говорит, что это было «хорошее начало жизни». Приблизительно в возрасте 10 лет что-то изменилось, причем без какого-либо происшествия, с которым он мог бы связать эту перемену.
Однако, имели место две случайности, которые, по его мнению, имели непосредственное отношение к его состоянию, а именно обсессивно-компульсивному расстройству.
Вот его собственные слова:
«Весной 2000 года я стоял перед зеркалом, натирая лицо кремом. На следующий день у меня под глазами появилась аллергическая реакция. Результатом этой реакции стало постоянное истощение кожи. Я сразу же сделал вывод о том, что это сильно ухудшило мой внешний вид, и по мере того, как шли дни, я понял, что не могу прекратить думать об этом. Я переживал это как трагедию … в первое после этого лето до меня дошло, что у меня серьезная проблема. «Я не могу жить со своим лицом», – сказал я себе. «Если я хочу жить дальше, мне надо что-то с этим поделать».
Он начал искать «биологическое» объяснение у разных специалистов-дерматологов, но ничего не нашел. Той осенью, вернувшись на учебу в университет, он испытал приступы тревоги, встречаясь с другими студентами, будучи уверенным в том, что они заметят, что с ним что-то не в порядке. Он все больше обособлялся, и наконец бросил учебу. Когда он впервые пришел ко мне, главной целью нашей работы было помочь ему вернуться на учебу. Хотя он сам часто чувствовал, что он должен «выбраться из этого и найти себе работу», однако, ранее он пытался это сделать неоднократно и ему не удавалось добиться успеха более, чем на несколько недель. Я видела его учебу как подходящее место, которое могло послужить необходимой базой для сложной работы, которая предстояла.. Сама работа началась, как только он смог говорить о своей проблеме, но все постоянно наталкивалось на стену стыда, а именно: кем он был в глазах всего мира, не имея работы, ни квартиры в его возрасте, который приближался к 30 годам?
Я отправила заявку в органы здравоохранения, попросив финансовой помощи для его учебы, в которой сначала не была поддержана. Основной причиной было то, что Хенрик не желал, чтобы я подробно описала его проблему, поскольку он не знал, кто может это прочитать. Иногда он задавался вопросом, насколько это действительно было проблемой.
Сейчас я приведу слова из той жалобы, которую мы создали вместе в ответ на отказ.
Это осень после того, как он был исключен. «После этого я иногда встречал людей. Я не мог никому сказать, поскольку стыд был слишком велик, и я не желал возбуждать подозрения в том, что со мной что-то не так. … Но той осенью я подумал, что моя жизнь окончена и я часто думал о том, чтобы свести с ней счеты. Я знал, что я не смогу сделать этого, но я так сильно хотел освободиться из этого ада, который сам и создал. Одновременно с мыслями о смерти пришло сильное желание жить. Я никогда прежде в своей жизни не испытывал такого сильного желания жить, как в ту осень. Но я не мог жить. Я не мог жить с тем, как я выглядел, и потому любой признак жизни был убит. Это было нелегко. Но самой и наиболее важной причиной того, что это продолжалось, было то, что я не мог ничего никому сказать. Стыд был слишком большим».
Он старался жить с этой проблемой как только мог. Работа, которую, по его мнению, он мог выполнять лучше всего, была в детском саду.
«Во время встреч с детьми я ощущал, что способен восстановить чувство достоинства и человечности. С ними я снова был нормальным».
Летом 2005 года его отец скончался через несколько месяцев после того, как ему был выставлен диагноз рака. Они разговаривали с ним и ранее, и не только в больнице, но не о жизненно важных вещах. Той зимой Хенрик обратился ко мне и впервые рассказал о своих страхах кому-то еще. Это облегчение было немедленным, и это было только начало, как он сейчас понял. Однако, прошло немного времени, и он смог рассказать мне о своем ужасном бремени стыда.
«Проблемы возникают, когда я вижу свое собственное отражение, в витрине и т.д. Я вижу свои проблемные области и увеличиваю их. Я выделяю их из всего целого и мне сложно чувствовать себя как единое целое в физическом смысле. Я могу видеть только негативные точки. Тревожность охватывает меня и я чувствую отчаяние…Но именно перед зеркалом я выполняю компульсивные ритуалы, необходимые для дальнейшего функционирования…. Перед зеркалом делаю все возможное, чтобы достичь того образа самого себя, которого мне хочется …. Летом все хуже. Тепло и свет заставляют меня чувствовать себя полностью нагим. Снова тревожность, беспокойство, усталость, и даже паника».
Общее у этих пациентов то, что они выросли в полных семьях, где не имела места явная травма. Если посмотреть со стороны, да и для них самих, то у них было нормальное детство. Второй общий момент между ними – это то, как их внутренний рассказ пронизан стыдом. Чувство стыда сильно задело жизнь этих трех людей.
И все же, о каком стыде мы говорим?
Не о стыде, который служит обществу инструментом принуждения всех его членов к соблюдению правил. По крайней мере, это явно не тот стыд. Социологический подход к пониманию феномена, представленном Хеллером (Heller), мог бы вполне стать резюмированием психологических и психоаналитических наблюдений нашего времени о том, что «с момента рождения начинается процесс социализации, и мир и новорожденный «связывают воедино» то, что априори идет вместе» (то есть, генетически априори и социально априори, ред.). Страх, стыд, отвращение, эротический аффект (в форме элементарной любви и прикосновений), удовольствие и грусть – все это свободно принимает участие в процессе социализации. Носителем социального «провокатора» стыда является глаз Другого, глаз общества».
Различие же с нашей аналитической точки зрения заключается в том, что мы пытаемся понять механизмы, которые работают в отношении данного индивида и, как правило, это есть помощь в понимании их дисфункции. Когда жизнь идет не так, то люди ищут помощи, но возможна ли помощь без понимания того, что именно не так?
В моих водных словах я отметила тенденцию нашего общества искать антидот для каждого недуга. Раньше посещение психотерапевта было достаточно постыдным делом, а в посещении психоаналитика была некоторая излишняя роскошь. Сегодня картина изменилась почти до наоборот. За исключением того факта, что различные виды терапии перешли из тени в кабинет психотерапевта, где их «облачили» в форму лечения, признанного медициной. Но тогда они должны быть эффективными. И для многих людей это так. Что же касается пациентов, о которых я рассказала, то они не сработали. И нам следует задаться вопросом о том, почему это так произошло.
Возраст, в котором началась «неправильная» «связка воедино» может отчасти помочь нам с ответом.
В недавние годы психоаналитики все больше проявляют интерес к исследованиям мозга. Наиболее интересными результатами исследований, как мне кажется, являются те, которые, как можно подумать, подтверждают некоторые предположения, которые мы считаем наиболее непреложными истинами, исходя из нашей работы с пациентами в течение длительных периодов времени. Например, возьмем данные изучения стадии зеркала Лакана и интерсубъективность Даниэла Стерна. В 1995 году итальянский ученый Джакомо Риццолати обнаружил то, что назвал зеркальными нейронами (mirror-neurons) в мозгу обезьян. Из простого наблюдения за действиями других, происходила активация некоторых клеток мозга, и в обоих мозгах выделялась одинаковая медиаторная субстанция. Автоматически оба животные попадали в универсум друг друга. Позже исследования показали, что то же применимо и к людям, с самого раннего возраста. Детский психоаналитик Сью Герхардт собрала много таких фактов в своей книге «Почему любовь так важна»/Why love matters. Может показаться, что зрение играет доминирующую роль в развитии социальных навыков, почти сразу же, как только мы можем сфокусировать взгляд. «Визуальный контакт становится основным источником информации касательно чувств и намерений людей: чувства можно видеть на лице», - пишет она.
Она описывает биохимические реакции в мозге ребенка, возникающие в ответ на улыбку, и то, как нервная система ребенка и, например, матери, вовлечены в общность реакций, и все это оказывает воздействие на развитие социального мозга. Таким образом, положительный внешний вид оказывается исключительно важным.
В лучшем случае психоаналитик стремится обеспечить хорошее и спокойное место, где индивид может испытать атмосферу того, что на него смотрят положительно. В моем опыте пациенты могут выразить свой стыд, когда не смотрят психотерапевту в лицо, желательно лежа.
Что касается трех пациентов, о которых шла речь ранее, стыд был в лице, по-разному. Доя Хенрика все его постыдные чувства проецировались на кожу его лица. Для Мэй это была постоянная борьба за то, чтобы напротив нее никто не сидел, поскольку они сразу бы увидели все ее страхи на ее лице. Карен была вынуждена избегать встречи двух взглядов, поскольку, если бы эти взгляды встретились где-то посередине, то обоим пришел бы конец. В лучшем случае она могла полагать, что в глазах другого человека она бы увидела отражение собственной нечеловечности. И действительно, на протяжении многих лет она полагала, что она не человек.
Что делать, если, как в случае с Карен и Мэй, стыдить начали рано? А в случае Хенрика это имело место в относительно раннем возрасте, в возрасте социального роста? Стыд постепенно охватывал его все больше, пока кто-то из родных, который и понятия не имел о степени серьезности его жалоб, не понял, что у него проблемы, и предложил ему пойти к врачу. Способность выражать свой стыд стала различием. То, что может нас, как терапевтов, заставить немного стыдиться – это наличие достаточной способности помочь. Хотя мы верим в «исцеляющий разговор», иногда мы бываем нерешительны в своих убеждениях. Так же, как и наши пациенты, а иногда и наши коллеги.
Нам следует себе напомнить, что «исцеляющий разговор» - это не просто разговор. В своей книге «Нейронаука психотерапии»/The Neuroscience of Psychotherapy, Луис Козолино напоминает нам о том, что все больше научных исследований свидетельствую о том, что психотерапия столь же биологическое, сколь и медикаментозное лечение.
Понимание стыда через практику психоанализа, что на самом деле есть понимание феномена, получаемое от наших пациентов в результате раскрытия их страхов и боли, это понимание, в свою очередь, «затачивает» лезвия анализа. Это делает нечто и с нами, терапевтами. Это усиливает наше понимание барьеров, которые возводит стыд, чтобы спрятаться, и помогает в нахождении путей преодоления этих барьеров. Мы должны преодолеть свой страх перед неизвестным, территорией незащищенности с той, другой стороны. И этот прыжок туда, не знаю куда, и есть, пожалуй, свобода. Выбор делать выбор и есть свобода. Это не обязательно более приятное состояние (см. «психическое убежище» Джона Стейнера/John Steiner ‘psychic ‘retreats’), но то, что необходимо для роста, то есть для получения большего знания о себе, о Другом, о жизни, смерти и любви. Этот выбор и является первым шагом к высвобождению себя из навязчивого повторения, к свободе от привычки, к способности действовать по-другому, короче говоря, к изменению.
Мне хотелось бы предположить, что психоанализ может посрамить страх, путем создания безопасного пространства, в котором может развиваться наша собственная мысль, преодолевая стыд в отношении себя, открываясь Другому, таким образом открывая нового или обновленного истинного себя, и тем самым обретая истинную свободу – внутреннюю свободу.
Гамлет восклицает: «О Боже! Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности. Если бы только не мои дурные сны!»
Был ли Гамлет безумцем? Или он был современным человеком, которого разрушили сомнение и неопределенность, боящийся действовать, но вынуждаемый своей совестью и стыдом, от бесстыдства своей матери, говорить, и пытающийся пристыдить короля, чтобы тот покаялся в убийстве. В пьесе Шекспира «Тит Андроник»/Titus Andronicus, которая редко ставится, Лавиния, дочь римского генерала-покорителя, подвергается самому ужасному насилию со стороны сыновей покоренного короля, жаждущих мести. Ее насилуют и не дают рассказать о преступлении. Они отрезают ее язык и руки. Ее дядя обнаружил ее в столь ужасном состоянии и постепенно выясняет как все случилось, вкладывая слова в ее рот. Все его отношение можно охарактеризовать как эмпатия и понимание всех ее несчастий. Он убеждает ее показаться отцу, а не прятаться в стыде. Он уверен, что отец, при виде ее, зальется слезами «…он будет тебя оплакивать; если бы только наш плач мог облегчить твои страдания!».
Однако, отец еще больше охвачен собственным стыдом, чем стыдом или болью дочери. Он обрушивает свою месть на насильников, а затем убивает и ее, будучи не в силах вынести стыда, который он испытывает при ее виде.
В «Братьях Карамазовых» одной из темой Достоевского является тема стыда. Сцена, где Карамазовы должны встретиться со старцем Зосимой – это почти предвидение кабинета психотерапевта, и старец говорит Федору Павловичу: «Не стесняйтесь, будьте совершенно как дома. А главное, не стыдитесь столь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит». Нам это напоминает интерпретацию. И пока отец выглядел глупцом, его младший сын, монах Алеша, стыдился того, что его отец так обращается со старцем.
Автор полагал, что спасение и свобода заключались в правде и любви. Тогда мы все могли бы освободится от своего бремени вины. Он сказал себе, что он не был психологом, и он прав том смысле, что написанное им распространяется гораздо дальше пределов психологии. Агнесс Хеллер говорила, что только наш внутренний голос совести способен освободить нас от бремени стыда. Здесь они имеют в виду явление, о котором много думали.
_______________________________
1Лекция, прочитанная на 5-ой международной конференции СКПА
e-mail:
Хулеберг М. Психоанализ на грани: к большему пониманию стыда и свободы [Электронный ресурс] // Прикладная психология и психоанализ: электрон. науч. журн. 2009. N 3-4. URL: http://ppip.idnk.ru (дата обращения: чч.мм.гггг).
Все элементы описания необходимы и соответствуют ГОСТ Р 7.0.5-2008 "Библиографическая ссылка" (введен в действие 01.01.2009). Дата обращения [в формате число-месяц-год = чч.мм.гггг] – дата, когда вы обращались к документу и он был доступен.